Мать - Максим Горький Страница 28

Мать считала их, мысленно собирая толпой вокруг Павла, - вэтой толпе он становился незаметным для глаз врагов.

Однажды из города явилась бойкая кудрявая девушка, онапринесла для Андрея какой-то сверток и, уходя, сказала Власовой, блестявеселыми глазами:

- До свиданья, товарищ!

- Прощайте! - сдержав улыбку, ответила мать. А проводивдевочку, подошла к окну и, смеясь, смотрела, как по улице, часто семенямаленькими ножками, шел ее товарищ, свежий, как весенний цветок, и легкий, какбабочка.

- Товарищ! - сказала мать, когда гостья исчезла. - Эх ты, милая!Дай тебе, господи, товарища честного на всю твою жизнь!

Она часто замечала во всех людях из города что-то детское иснисходительно усмехалась, но ее трогала и радостно удивляла их вера, глубинукоторой она чувствовала все яснее, ее ласкали и грели их мечты о торжествесправедливости, - слушая их, она невольно вздыхала в неведомой печали. Ноособенно трогала ее их простота и красивая, щедрая небрежность к самим себе.

Она уже многое понимала из того, что говорили они о жизни,чувствовала, что они открыли верный источник несчастья всех людей, и привыкласоглашаться с их мыслями. Но в глубине души не верила, что они могутперестроить жизнь по-своему и что хватит у них силы привлечь на свой огонь весьрабочий народ. Каждый хочет быть сытым сегодня, никто не желает отложить свойобед даже на завтра, если может съесть его сейчас. Немногие пойдут этой дальнейи трудной дорогой, немного глаз увидят в конце ее сказочное царство братствалюдей. Вот почему все они, эти хорошие люди, несмотря на их бороды и, порою,усталые лица, казались ей детьми.

«Милые вы мои!» - думала она, покачивая головой.

Но все они уже теперь жили хорошей, серьезной и умнойжизнью, говорили о добром и, желая научить людей тому, что знали, делали это,не щадя себя. Она понимала, что такую жизнь можно любить, несмотря на ееопасность, и, вздыхая, оглядывалась назад, где темной узкой полосой плоскотянулось ее прошлое. У нее незаметно сложилось спокойное сознание своейнадобности для этой новой жизни, - раньше она никогда не чувствовала себя нужнойкому-нибудь, а теперь ясно видела, что нужна многим, это было ново, приятно иприподняло ей голову…

Она аккуратно носила на фабрику листовки, смотрела на этокак па свою обязанность и стала привычной для сыщиков, примелькалась им.Несколько раз ее обыскивали, но всегда - на другой день после того, как листкипоявлялись на фабрике. Когда с нею ничего не было, она умела возбудитьподозрение сыщиков и сторожей, они хватали ее, обшаривали, она притворяласьобиженной, спорила с ними и, пристыдив, уходила, гордая своей ловкостью. Ейнравилась эта игра.

Весовщикова на фабрику не приняли, он поступил в работники кторговцу лесом и возил по слободке бревна, тес и дрова. Мать почти каждый деньвидела его: круто упираясь дрожащими от натуги ногами в землю, шла пара вороныхлошадей, обе они были старые, костлявые, головы их устало и печально качались,тусклые глаза измученно мигали. За ними тянулось, вздрагивая, длинное, мокроебревно или груда досок, громко хлопая концами, а сбоку, опустив вожжи, шагалНиколай, оборванный, грязный, в тяжелых сапогах, в шапке на затылок, неуклюжий,точно пень, вывороченный из земли. Он тоже качает головой, глядя себе под ноги.Его лошади слепо наезжают на встречные телеги, на людей, около него вьются, какшмели, сердитые ругательства, режут воздух злые окрики. Он, не поднимая головы,не отвечая им, свистит резким, оглушающим свистом и глухо бормочет лошадям:

- Ну, бери!

Каждый раз, когда у Андрея собирались товарищи на чтениенового номера заграничной газеты или брошюры, приходил и Николай, садился вугол и молча слушал час, два. Кончив чтение, молодежь долго спорила, ноВесовщиков не принимал участия в спорах. Он оставался дольше всех и один наодин с Андреем ставил ему угрюмый вопрос:

- А кто всех виноватее?

- Виноват, видишь ли, тот, кто первый сказал - это мое!Человек этот номер несколько тысяч лет тому назад, и на него, сердиться нестоит! - шутя говорил хохол, но глаза его смотрели' беспокойно. :

- А - богатые? А те, которые за них стоят?

Хохол хватался за голову, дергал усы и долго говорилпростыми словами о жизни и людях. Но у него всегда выходило так, как будтовиноваты все люди вообще, и это не удовлетворяло Николая. Плотно сжав толстыегубы, он отрицательно качал головой и, недоверчиво заявляя, что это не так,уходил недовольный и мрачный.

Однажды он сказал:

- Нет, виноватые должны быть, - они тут! Я тебе скажу - намнадо всю жизнь перепахать, как сорное поле, - без пощады!

- Вот так однажды Исай-табелыцик про вас говорил! -вспомнила мать.

- Исай? - спросил Весовщиков, помолчав.

- Да. Злой человек! Подсматривает за всеми, выспрашивает, понашей улице стал ходить, в окна к нам заглядывать…

- Заглядывает? - повторил Николай.

Мать уже лежала в постели и не видела его лица, но онапоняла, что сказала что-то лишнее, потому что хохол торопливо и примирительнозаговорил:

- А пускай его ходит и заглядывает! Есть у него свободноевремя - он и гуляет…

- Нет, погоди! - глухо сказал Николай. - Вот он, виноватый!

- В чем? - быстро спросил хохол. - Что он глуп?

Весовщиков, не ответив, ушел.

Хохол медленно и устало шагал по комнате, тихо шаркаятонкими, паучьими ногами. Сапоги он снял, - всегда делая это, чтобы не стучатьи не беспокоить Власову. Но она не спала и, когда Николай ушел, сказалатревожно:

- Боюсь я его!

- Да-а! - медленно протянул хохол. - Мальчик сердитый. Вы,ненько, про Исая с ним не говорите, этот Исай действительно шпионит.

- Что мудреного! У него кум - жандарм! - заметила мать.

- Пожалуй, поколотит его Николай! - с опасением продолжалхохол. - Вот видите, какие чувства воспитали господа командиры нашей жизни унижних чинов? Когда такие люди, как Николай, почувствуют свою обиду и вырвутсяиз терпенья - что это будет? Небо кровью забрызгают, и земля в ней, как мыло,вспенится…

- Страшно, Андрюша! - тихо воскликнула мать.

- Не глотали бы мух, так не вырвало бы! - помолчав, сказалАндрей. - И все-таки, ненько, каждая капля их крови заранее омыта озераминародных слез…

Он вдруг тихо засмеялся и добавил:

- Справедливо, но - не утешает!