Сказки старой Англии - Редьярд Киплинг Страница 28

– Как отсалютовали? – завороженно спросили Дан и Уна.

Парнезий улыбнулся и встал, сверкая доспехами.

– Вот так! – И он четко, не спеша, показал все великолепные движения римского салюта, который кончается глухим стуком щита, возвращенного на свое место за плечами.

– Ого! – молвил Пак. – Впечатляющее зрелище!

– Мы вышли в полном вооружении. – присаживаясь, продолжил Парнезий. – но едва дорога вступила в Великий Лес, как мои люди запросили вьючных лошадей, чтобы нагрузить на них свои щиты. «Нет! – отрезал я. – В Андериде вы можете наряжаться как бабы, а у меня вы будете сами нести свое оружие и доспехи».

«Но ведь жарко! – сказал один из них. – А у нас даже нет врача. Что, если с кем-нибудь из нас стрясется солнечный удар или лихорадка?»

«Рим избавится от одного скверного солдата – только и всего. Довольно разговоров: щиты за спину, копья на плечо! – и, кстати, завяжи свой ножной ремень!»

«Не воображай себя уже императором Британии», – крикнул он, обозлясь.

Я ударил его в грудь тупым концом копья и объявил этим столичным римлянам, что если будет продолжаться беспорядок, отряд двинется дальше без одного человека. И я бы сдержал свое слово, клянусь Солнцем! Нет, мои невежественные галлы в Клаузентуме никогда не вели себя так дерзко.

И вдруг неслышно, как облако, из-за кустов выехал Максим на мощном жеребце, а следом за ним – мой отец. Генерал был одет в пурпурный плащ, как если бы он уже был императором, его сапоги из белой оленьей кожи сверкали золотой отделкой.

Мои солдаты сникли и обмерли, как куропатки.

Он долго молчал, глядя из-под насупленных бровей, потом поднял руку и повелительно загнул указательный палец. По этому знаку все зашевелились и двинулись – можно сказать, поползли – к нему.

«Встаньте здесь, на солнышке, детки», – молвил он, и солдаты тотчас построились.

«Что бы ты сделал, – обратился он ко мне, – если бы мы не появились?»

«Я бы убил этого бузотера».

«Ну так убей его сейчас. Он и пальцем не шевельнет».

«Нет, – ответил я. – Вы вывели отряд из-под моей команды. Если бы я убил его сейчас, я исполнил бы работу палача». Понимаешь, что я имел в виду? – Парнезий повернулся к Дану.

– Конечно. – ответил Дан. – Это было бы подло.

– Вот и я так думал, – кивнул Парнезий. – Но Максим нахмурился.

«Ты никогда не станешь императором. – сказал он. – Даже генералом тебе не бывать».

Я смолчал, но заметил, что отец не слишком из-за этого огорчился.

«Я приехал, чтобы увидеть тебя напоследок», – объяснил он.

«Я тоже – напоследок, – сказал Максим. – Меня больше не интересует твой сын. Быть ему до смерти рядовым офицеришкой. А мог бы стать префектом в одной из моих провинций. Ну, да ладно. Пойдем выпьем и пообедаем вместе. А твои ребята подождут, пока мы не кончим».

Несчастные солдаты остались стоять на солнцепеке, унылые, как бурдюки со скисшим вином. А нас с отцом Максим повел к уже приготовленной слугами трапезе. Он сам смешал вино с водой в кратйре.

«Через год, – заметил он, – вы будете вспоминать, как обедали с императором Британии – и Галлии».

«Да, – откликнулся отец, – тебе по силам запрячь в одну упряжку двух мулов – британского и галльского».

«А через пять лет вы будете вспоминать, – тут Максим передал мне чашу с вином, – как вы пили вместе с императором Рима».

«Трех мулов тебе не запрячь. Они разорвут упряжку в клочья», – проворчал отец.

«А ты будешь сидеть в бурьяне возле своего Вала и лить слезы из-за того, что справедливость тебе показалась дороже милости римского императора!»

Я сидел, не открывая рта. Когда говорят пурпуроносцы, отвечать не положено.

«Я не сержусь на тебя, – продолжал полководец. – Я слишком обязан твоему отцу…»

«Ничем не обязан – разве что советами, которых никогда не слушал», – вставил отец.

«Слишком благодарен, чтобы обидеть кого-либо из его семьи. Может быть, из тебя и получился бы хороший трибун, но я думаю так: служить тебе на границе и умереть на границе», – заключил Максим.

«Вполне вероятно, – сказал отец. – Но очень скоро пикты (со своими друзьями) сделают попытку прорваться. Или ты думаешь, что уведешь из Британии войска стяжать тебе императорскую корону, а на севере все будет спокойно?»

«Я следую своей судьбе», – отрезал Максим.

«Что ж! Следуй судьбе, – молвил отец, вытаскивая с корнем стебель папоротника, – и умри, как умер Феодосий».

«О нет! – воскликнул Максим. – Мой старый генерал был убит, потому что слишком усердно служил Империи. Если и я буду убит, то совсем не по этой причине», – и он так усмехнулся уголком бледного рта, что озноб пробежал у меня по спине.

«Я тоже следую своей судьбе, – сказал я. – И должен вести свой отряд к Адрианову Валу».

Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом наклонил голову немного вкось, по-испански, и сказал: «Дерзай, малыш». Больше ничего. Я был рад уйти, едва попрощавшись с отцом и даже не передав домой привета. Мои солдаты стояли, где их поставили, не шелохнувшись. Я скомандовал «марш», все еще ощущая холодок меж лопаток от жуткой улыбки генерала. Мы шли без единой остановки до самого заката, пока не сделали привал вон там. – Он повернулся и указал на неровный, заросший орляком уступ Кузнечной Горы за домиком Хобдена.

– Там? Но это ведь просто старая кузница. Там когда-то выплавляли железо.

– Удачное место для стоянки, – серьезно подтвердил Парнезий. – Здесь мы починили пряжки трех панцирей и заклепали наконечник копья. Помню, что кузню арендовал какой-то одноглазый карфагенец, мы прозвали его циклопом. Он продал мне коврик из бобровой шкурки, который я хотел подарить сестре.

– Не может быть, чтоб это было здесь! – никак не мог поверить Дан.

– На том самом месте. От Алтаря Победы в Андериде до Первой Кузни в лесу – двенадцать миль и семьсот шагов. Так записано в Маршрутной Книге. Первый поход не забывается! Я бы мог вам перечислить все наши привалы отсюда и до самого… – Он наклонился вперед, и в этот миг заходящее солнце блеснуло ему в глаза.

Оно спустилось до вершины Чериклекского холма, пронизывая лучами глубину леса и окрашивая листву в золото и багрянец. Парнезий в своих доспехах сверкал, как живое пламя.

– Погодите! – воскликнул он, поднимая руку, и солнце вспыхнуло на его стеклянном браслете. – Погодите! Я буду молиться Митре!

Он вскочил на ноги и, простирая к западу руки, запел какую-то торжественную, звучную песнь.

Вскоре и Пак стал подпевать ему – громко и раскатисто, как праздничный колокол, а потом соскользнул с вершины Волатерр и двинулся вниз, поманив за собой ребят. Они повиновались: мощная мелодия словно влекла их по лесу, сквозь листву, смугло-золотистую от заката, а Пак шествовал рядом, распевая примерно так: