Эпоха невинности - Эдит Уортон Страница 27

Но тогда в чем же было сходство, которое заставило сердце Арчера забиться при воспоминании об их последнем разговоре? Казалось, что мадам Оленская имела талант в любой ситуации заставить человека мечтать о неизведанных возможностях, которые таились где-то за пределами повседневной жизни. Она едва ли сказала когда-нибудь хоть слово, которое могло бы произвести такое впечатление, но это было либо присущим ей свойством — либо оно вызывалось ее таинственным прошлым, — либо чем-то драматическим, страстным и необычным, заключенным в ней самой.

Арчер всегда был склонен думать, что случай и обстоятельства играют не слишком большую роль в жизни человека по сравнению с врожденной направленностью к тому или иному повороту судьбы. Эту направленность он сразу угадал в Оленской. Спокойная, почти совершенно пассивная, она произвела на Арчера впечатление женщины, с которой должно происходить что-то из ряда вон выходящее, как бы она ни пыталась этого избегать. Странно, что она, живя в атмосфере, столь насыщенной драматическими коллизиями, не замечала, что в общем-то вызывает их сама.

Арчер ушел от нее тогда с ясным убеждением, что обвинение графа Оленского имело под собой почву. Таинственное лицо, фигурировавшее в ее истории под именем «секретаря», вероятно, не осталось без вознаграждения за помощь в ее побеге. Очевидно, что жизнь с графом была для нее невыносима. Она была молода, напугана, возможно в отчаянии, — разве не естественно, что она решила отблагодарить своего спасителя? К сожалению, эта ее благодарность в глазах закона низводила ее до уровня своего отвратительного супруга. Арчер дал ей возможность понять это; он также заставил ее осознать, что добросердечный простодушный Нью-Йорк, на милость которого она явно рассчитывала, был последним местом, где она смогла бы получить отпущение грехов.

Довести это до ее сознания — и быть свидетелем того, как она покорилась, — Арчеру было тяжело. Он чувствовал, как его влекут к ней смутные чувства жалости и ревности, как будто, совершив то немое признание в своей ошибке, она теперь полностью была в его власти, — в своей униженности вызывающая любовь и нежность. Он был рад, что она открылась ему, а не своим всполошившимся родственникам или Леттерблэру с его холодным равнодушным взглядом. Он немедленно взял на себя труд убедить их всех в том, что она поняла бесполезность своей затеи; и со вздохом облегчения они отвели свои взоры от «неприятного», с которым она заставила их столкнуться.

«Я была уверена, что Ньюланд справится с этим», — с гордостью за своего будущего зятя сказала миссис Уэлланд. И старая миссис Минготт, вызвав его для конфиденциальной беседы, поздравила его с «победой» и добавила с раздражением: «Глупышка! Я сама пыталась ее убедить, что это бессмысленно. Стать снова Эллен Минготт, словно старая дева, когда ей выпало счастье быть замужней дамой и графиней!»

Все это вдруг так ярко высветило в его памяти воспоминание о последнем разговоре с Оленской, что, когда занавес после сцены прощания опустился, у него слезы навернулись на глаза. Он решил покинуть театр и встал.

Уходя, он обернулся и увидел, что дама, о которой он только что думал, сидела в ложе вместе с Бофортами, Лоуренсом Леффертсом и еще двумя-тремя мужчинами. Он ни разу с того вечера не говорил с ней наедине и избегал бывать в компании вместе с ней; но сейчас глаза их встретились, и миссис Бофорт в тот же миг тоже увидела его и томным жестом пригласила зайти. Незаметно удалиться было уже невозможно.

Бофорт и Леффертс пропустили его к дамам, и после нескольких слов, адресованных миссис Бофорт, которая вообще-то предпочитала красоваться, не утруждая себя разговорами, Арчер сел позади О ленской. В ложе больше никого не было, если не считать Силлертона Джексона, который рассказывал Бофорту, таинственно понизив голос, о последнем воскресном приеме у миссис Лемюэл Стразерс (где, как стало известно, были танцы). Воспользовавшись тем, что миссис Бофорт тоже внимала этому рассказу, ослепительно улыбаясь и держа голову под таким углом, чтобы ее профиль был виден из партера, мадам Оленская повернулась к нему и заговорила тихим голосом.

— Не кажется ли вам, — спросила она, мельком скользнув взглядом по сцене, — что он пошлет ей завтра утром букет желтых роз?

Арчер покраснел от удивления, и сердце его сжалось. Он дважды заезжал к мадам О ленской, и каждый раз посылал ей желтые розы, причем оба раза без карточки. Она никогда даже не намекнула, что догадалась, от кого они. Сейчас ее внезапное упоминание о его цветах и то, что она связала их с тем, что происходило на сцене, растрогало его.

— Я тоже подумал об этом… я даже хотел уйти, чтобы унести это впечатление с собой, — выдавил он.

К его удивлению, ее лицо залил румянец. Она опустила глаза на перламутровый бинокль, который держала в руках, одетых в перчатки, и после паузы спросила:

— Что вы делаете теперь, когда Мэй уехала?

— Работаю, — ответил он, слегка раздосадованный этим вопросом.

Уэлланды, по давно установившейся привычке, еще на прошлой неделе уехали в Сент-Огастин, [53]где они всегда проводили конец зимы из-за легендарной болезни бронхов главы семьи.

Мистер Уэлланд, добродушный молчаливый человек, не имел никаких мнений, зато имел множество привычек. Этим привычкам никто не смел перечить; и одна из них предполагала этот ежегодный вояж на юг в сопровождении жены и дочери. Душевное равновесие его всецело держалось на незыблемости домашнего очага; без постоянного руководства миссис Уэлланд он бы не смог найти ни щеток для волос, ни обнаружить место, где продаются почтовые марки для отправки его писем.

Все члены семьи обожали друг друга, а мистер Уэлланд был главным объектом обожания. Его жене и Мэй никогда бы не пришло в голову отправить его в Сент-Огастин одного; а его сыновья-юристы, которые не могли покидать Нью-Йорк зимой из-за работы, всегда присоединялись к своим на Пасху, и домой вся семья возвращалась вместе.

Арчер не поднимал вопроса о том, должна ли сейчас Мэй сопровождать отца. Доброе имя домашнего врача Минготтов в основном зиждилось именно на профилактике пневмонии, которой у мистера Уэлланда так никогда и не было, и поэтому он решительно настаивал на ежегодных поездках в Сент-Огастин. Предполагалось, что оглашение помолвки Мэй произойдет уже после возвращения из Флориды, и тот факт, что это произошло раньше, никак не мог повлиять на планы мистера Уэлланда. Арчер бы не возражал присоединиться к ним и провести пару недель на солнце, катаясь с невестой на лодке, но он был связан условностями и обычаями. Арчера и так нельзя было обвинить в слишком большом рвении к работе; а уж отпуск посреди зимы показался бы Минготтам крайним легкомыслием — и он принял отъезд Мэй с терпением, которое, как он начинал понимать, было одним из главных принципов, на которых держалась семейная жизнь.

Он осознал вдруг, что Оленская смотрит на него из-под полуопущенных век.

— Я сделала то, что вы желали… что вы советовали, — отрывисто произнесла она.

— О, я рад, — отозвался он, несколько смущенный, что она не вовремя заговорила на эту тему.