Тарас Бульба - Николай Гоголь Страница 27

Запорожцы собирались на морскую экспедицию. Двести челновспущены были в Днепр, и Малая Азия видела их, с бритыми головами и длиннымичубами, предававшими мечу и огню цветущие берега ее; видела чалмы своихмагометанских обитателей раскиданными, подобно ее бесчисленным цветам, насмоченных кровию полях и плававшими у берегов. Она видела немало запачканныхдегтем запорожских шаровар, мускулистых рук с черными нагайками. Запорожцыпереели и переломали весь виноград; в мечетях оставили целые кучи навозу;персидские дорогие шали употребляли вместо очкуров и опоясывали ими запачканныесвитки. Долго еще после находили в тех местах запорожские коротенькие люльки.Они весело плыли назад; за ними гнался десятипушечный турецкий корабль и залпомиз всех орудий своих разогнал, как птиц, утлые их челны. Третья часть ихпотонула в морских глубинах, но остальные снова собрались вместе и прибыли кустью Днепра с двенадцатью бочонками, набитыми цехинами. Но все это уже незанимало Тараса. Он уходил в луга и степи, будто бы за охотою, но заряд егооставался невыстрелянным. И, положив ружье, полный тоски, садился он на морскойберег. Долго сидел он там, понурив голову и все говоря: «Остап мой! Остап мой!»Перед ним сверкало и расстилалось Черное море; в дальнем тростнике кричалачайка; белый ус его серебрился, и слеза капала одна за другою.

И не выдержал наконец Тарас. «Что бы ни было, пойдуразведать, что он: жив ли он? в могиле? или уже и в самой могиле нет его?Разведаю во что бы то ни стало!» И через неделю уже очутился он в городе Умани,вооруженный, на коне, с копьем, саблей, дорожной баклагой у седла, походнымгоршком с саламатой, пороховыми патронами, лошадиными путами и прочим снарядом.Он прямо подъехал к нечистому, запачканному домишке, у которого небольшиеокошки едва были видны, закопченные неизвестно чем; труба заткнута былатряпкою, и дырявая крыша вся была покрыта воробьями. Куча всякого сору лежалапред самыми дверьми. Из окна выглядывала голова жидовки, в чепце с потемневшимижемчугами.

– Муж дома? – сказал Бульба, слезая с коня и привязываяповод к железному крючку, бывшему у самых дверей.

– Дома, – сказала жидовка и поспешила тот же час выйти спшеницей в корчике [37] для коня и стопой пива для рыцаря.

– Где же твой жид?

– Он в другой светлице молится, – проговорила жидовка,кланяясь и пожелав здоровья в то время, когда Бульба поднес к губам стопу.

– Оставайся здесь, накорми и напои моего коня, а я пойдупоговорю с ним один. У меня до него дело.

Этот жид был известный Янкель. Он уже очутился тутарендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей всвои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовскоеприсутствие в той стране. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалосьни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, и осталасьбедность да лохмотья; как после пожара или чумы, выветрился весь край. И еслибы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и всевоеводство. Тарас вошел в светлицу. Жид молился, накрывшись своим довольнозапачканным саваном, и оборотился, чтобы в последний раз плюнуть, по обычаюсвоей веры, как вдруг глаза его встретили стоявшего назади Бульбу. Так ибросились жиду прежде всего в глаза две тысячи червонных, которые были обещаныза его голову; но он постыдился своей корысти и силился подавить в себе вечнуюмысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида.

– Слушай, Янкель! – сказал Тарас жиду, который начал передним кланяться и запер осторожно дверь, чтобы их не видели. – Я спас твою жизнь,– тебя бы разорвали, как собаку, запорожцы; теперь твоя очередь, теперь сделаймне услугу!