Идиот - Федор Достоевский Страница 27

Ганя так обрадовался, что почти примирительно, почти нежносмотрел на мать.

— Я ничего за себя и не боялась, Ганя, ты знаешь; я не осебе беспокоилась и промучилась всё это время. Говорят, сегодня всё у васкончится? Что же, кончится?

— Сегодня вечером, у себя, она обещала объявить: согласнаили нет, — ответил Ганя.

— Мы чуть не три недели избегали говорить об этом, и этобыло лучше. Теперь, когда уже всё кончено, я только одно позволю себе спросить:как она могла тебе дать согласие и даже подарить свой портрет, когда ты ее нелюбишь? Неужели ты ее, такую… такую…

— Ну, опытную, что ли?

— Я не так хотела выразиться. Неужели ты до такой степенимог ей отвести глаза?

Необыкновенная раздражительность послышалась вдруг в этомвопросе, Ганя постоял, подумал с минуту и, не скрывая насмешки, проговорил:

— Вы увлеклись, маменька, и опять не вытерпели, и вот так-тоу нас всегда всё начиналось и разгоралось. Вы сказали: не будет ни расспросов,ни попреков, а они уже начались! Оставим лучше; право, оставим; по крайнеймере, у вас намерение было… Я никогда и ни за что вас не оставлю; другой оттакой сестры убежал бы, по крайней мере, — вон как она смотрит на меня теперь!Кончим на этом! Я уж так было обрадовался… И почем вы знаете, что я обманываюНастасью Филипповну? А насчет Вари как ей угодно, и — довольно. Ну, уж теперьсовсем довольно!

Ганя разгорячался с каждым словом и без цели шагал покомнате. Такие разговоры тотчас же обращались в больное место у всех членовсемейства.

— Я сказала, что если она сюда войдет, то я отсюда выйду итоже слово сдержу, — сказала Варя.

— Из упрямства! — вскричал Ганя. — Из упрямства и замуж невыходишь! Что на меня фыркаешь? Мне ведь наплевать, Варвара Ардалионовна;угодно — хоть сейчас исполняйте ваше намерение. Надоели вы мне уж очень. Как!вы решаетесь, наконец, нас оставить, князь! — закричал он князю, увидав, чтотот встает с места.

В голосе Гани слышалась уже та степень раздражения, вкоторой человек почти сам рад этому раздражению, предается ему безо всякогоудержу и чуть не с возрастающим наслаждением, до чего бы это ни довело. Князьобернулся было в дверях, чтобы что-то ответить, но увидев по болезненномувыражению лица своего обидчика, что тут только недоставало той капли, котораяпереполняет сосуд, повернулся и вышел молча. Несколько минут спустя он услышалпо отголоску из гостиной, что разговор с его отсутствия стал еще шумнее иоткровеннее.

Он прошел чрез залу в прихожую, чтобы попасть в коридор, аиз него в свою комнату. Проходя близко мимо выходных дверей на лестницу, онуслышал и заметил, что за дверьми кто-то старается изо всех сил позвонить вколокольчик; но в колокольчике, должно быть, что-то испортилось: он толькочуть-чуть вздрагивал, а звука не было. Князь снял запор, отворил дверь и — отступилв изумлении, весь даже вздрогнул: пред ним стояла Настасья Филипповна. Онтотчас узнал ее по портрету. Глаза ее сверкнули взрывом досады, когда она егоувидала; она быстро прошла в прихожую, столкнув его с дороги плечом, и гневливосказала, сбрасывая с себя шубу:

— Если лень колокольчик поправить, так по крайней мере вприхожей бы сидел, когда стучатся. Ну, вот теперь шубу уронил, олух!

Шуба действительно лежала на полу; Настасья Филипповна, недождавшись, пока князь с нее снимет, сбросила ее сама к нему на руки, не глядя,сзади, но князь не успел принять.

— Прогнать тебя надо. Ступай, доложи.

Князь хотел было что-то сказать, но до того потерялся, чтоничего не выговорил и с шубой, которую поднял с полу, пошел в гостиную.

— Ну, вот теперь с шубой идет! Шубу-то зачем несешь? Ха, ха,ха! Да ты сумасшедший, что ли?

Князь воротился и глядел на нее как истукан; когда оназасмеялась — усмехнулся и он, но языком всё еще не мог пошевелить. В первоемгновение, когда он отворил ей дверь, он был бледен, теперь вдруг краска залилаего лицо.

— Да что это за идиот? — в негодовании вскрикнула, топнув нанего ногой, Настасья Филипповна. — Ну, куда ты идешь? Ну, кого ты будешьдокладывать?

— Настасью Филипповну, — пробормотал князь.

— Почему ты меня знаешь? — быстро спросила она его; — я тебяникогда не видала! Ступай, докладывай… Что там за крик?

— Бранятся, — ответил князь и пошел в гостиную. Он вошел вдовольно решительную минуту: Нина Александровна готова была уже совершеннозабыть, что она “всему покорилась”; она, впрочем, защищала Варю. Подле Варистоял и Птицын, уже оставивший свою исписанную карандашом бумажку. Варя и самане робела, да и не робкого десятка была девица; но грубости брата становились скаждым словом невежливее и нестерпимее. В таких случаях она обыкновеннопереставала говорить и только молча, насмешливо смотрела на брата, не сводя снего глаз. Этот маневр, как и знала она, способен был выводить его из последнихграниц. В эту-то самую минуту князь шагнул в комнату и провозгласил:

— Настасья Филипповна!