Похищенное письмо (сборник) - Эдгар Аллан По Страница 25

Что касается оскорбительных намеков в адрес Бове, все их можно отмести разом. Вам, очевидно, уже ясен характер этого доброго человека. Это дотошный мужчина, у которого в голове много романтики, но мало ума. Любой человек такого склада в подобных необычных обстоятельствах повел бы себя так же и навлек бы на себя подозрение со стороны излишне проницательных или предвзято относящихся к нему. Месье Бове (как явствует из ваших записей) несколько раз беседовал с журналистом из «Этуаль» и задел его своей уверенностью в том, что этот труп, вопреки точке зрения самого журналиста, вне всякого сомнения, является трупом Мари. «Он упорно настаивает на том, что это труп Мари, – говорится в газете, – но не может в подтверждение своих слов привести ни одного действительно убедительного доказательства, кроме тех, о которых мы уже рассказывали». Так вот, если не вспоминать лишний раз о том, что более «убедительного» доказательства, которое он уже привел, не требуется, можно заметить, что вполне понятно, почему человек в подобных обстоятельствах совершенно убежден в своей правоте, но не может высказать причин своей убежденности, которые могли бы заставить так же поверить в это кого-то другого. Нет ничего более трудноопределимого, чем образ другого человека, который рождается у нас в сознании. Любой человек узнает соседа, но почти никогда не может четко выразить, по каким именно критериям происходит это «узнавание». Журналист из «Этуаль» не имел права упрекать месье Бове в безосновательности его убежденности.

Его якобы подозрительное поведение намного проще объяснить моим предположением о романтической дотошности, чем виновностью перед законом, в которой его подозревает автор статьи в «Этуаль». Приняв более благосклонную позицию, мы легко объясним и розу в замочной скважине, и имя Мари на грифельной доске, и «оттеснение на второй план всех родственников мужского пола», и то, что он якобы добивается, «чтобы никто из родных убитой не увидел тела», и его предостережение мадам Б. не разговаривать с жандармом до его (Бове) возвращения, и, наконец, его откровенное стремление к тому, чтобы «никто кроме него не принимал участия в расследовании». По-моему, вполне очевидно, что Бове был поклонником Мари, что она кокетничала с ним и что он хотел создать впечатление, будто у них были близкие отношения, и он пользовался ее полным доверием. На этом данный вопрос я закрою, и, поскольку факты полностью опровергают заявление «Этуаль» насчет безразличия со стороны матери и остальных родственников – безразличия, несообразного с их предполагаемой уверенностью в том, что убитая и есть девушка из парфюмерной лавки, – в дальнейшем можно будет считать, что личность трупа установлена.

– А что вы думаете о взглядах «Коммерсьель»? – спросил я.

– То, что они заслуживают намного большего внимания, чем все прочие, высказанные об этом деле. Ее логические выводы на основании различных предпосылок умны и точны, однако, по меньшей мере, в двух примерах предпосылки эти сами основаны на неточных наблюдениях. «Коммерсьель» приходит к выводу, что Мари рядом с домом матери попала в руки банде отпетых негодяев. «Невозможно, – замечает она, – чтобы кто-либо настолько известный, как эта молодая женщина, прошел три квартала и совершенно никем не был замечен». Так может считать лишь человек, который давно живет в Париже, светский человек, передвижение по городу которого в основном происходит в поле зрения общественных мест. Он понимает, что для него почти невозможно пройти мимо дюжины сотрудников из его же конторы, чтобы при этом его не узнали и не приветствовали. Думая о собственном круге знакомств и о том, насколько он известен другим, автор этой статьи, ставя на один уровень собственную узнаваемость с узнаваемостью девушки из парфюмерного магазинчика, не видит между ними большой разницы и тут же приходит к выводу, что ее на улице должны были узнавать так же, как и его. Об этом можно было бы говорить, если бы она, как и он, всегда перемещалась по улицам одним маршрутом и в одно и то же время. Ему привычно ходить через одинаковые промежутки времени внутри ограниченной территории, где полным-полно сотрудников, ожидающих его появления. Но с большой долей вероятности можно предположить, что перемещения Мари были хаотичны. В тот раз, вероятнее всего, она отправилась наименее привычным для себя маршрутом. Параллель, которая, судя по всему, существует в мыслях журналиста «Коммерсьель», имела бы право на существование в том случае, если бы речь шла о пересечении ими обоими всего города. Тогда, при условии что степень узнаваемости обоих уравнена, шансы на то, что их узнало бы примерно одинаковое количество людей тоже примерно уравнялись бы. Со своей стороны, я бы считал не просто возможным, а очень даже вероятным то, что Мари в любое время могла пройти по одному из многочисленных маршрутов от своего дома до дома тети и не встретить при этом ни одного знакомого или человека, который знал бы ее. Рассматривая этот вопрос в общем и полном свете, нам необходимо помнить о колоссальной диспропорции между кругом знакомств даже самой большой парижской знаменитости и общим числом парижан.

Впрочем, каким бы убедительным ни было предположение «Коммерсьель», сила его в значительной степени уменьшится, если мы примем во внимание время, в которое девушка вышла из дома. «Из дома она вышла, – пишет газета, – когда на улице уже было полно людей». Но это не так. Вышла она в девять часов. Верно, в девять утра в любой день недели, за исключением воскресенья, улицы города кишат людьми. Но в девять часов воскресного утра люди в основном дома и готовятся идти в церковь. Любой внимательный человек знает, насколько пустынно в городе примерно с восьми до десяти утра в христианский день отдыха. С десяти до одиннадцати улицы полны людей, но не раньше.

Есть еще один вопрос, в котором «Коммерсьель» проявила недостаток наблюдательности. «Лоскут (два фута в длину, один фут в ширину), – пишет она, – вырванный из юбки несчастной девушки, был завязан вокруг ее шеи и закреплен узлом под затылком, вероятно, для того чтобы не дать ей закричать. Это было сделано людьми, у которых не водится носовых платков». Насколько это заключение соответствует истине, мы разберемся позже, но под «людьми, у которых не водится носовых платков», автор понимает последнюю мразь. Однако дело в том, что у таких людей может не быть рубашки, но носовой платок у них есть всегда. Вам наверняка приходилось замечать, что в последние годы любой законченный негодяй считает своим долгом иметь при себе носовой платок.

– А что нам думать о статье в «Солей»? – поинтересовался я.

– А то, что, родись ее автор попугаем, цены бы такому попугаю не было. Он просто-напросто повторил то, что уже было высказано на страницах других изданий, с похвальным прилежанием, собрав воедино их выводы. «Все эти вещи пролежали там самое меньшее три-четыре недели, – пишет он. – И не остается сомнения, что место, где было совершено это ужасающее преступление, обнаружено». Повторенные в «Солей» факты у меня вовсе не вызывают такой уверенности, и мы еще обсудим их более подробно, когда перейдем к следующему этапу нашего разбора.

Сейчас нам необходимо пустить расследование в иное русло. Вы и сами наверняка заметили, до чего небрежно был проведен осмотр трупа. Да, личность погибшей установили, но ведь были и другие пункты, которые нуждались в проверке. Была ли жертва ограблена? Имела ли она при себе что-то ценное, когда выходила из дому, драгоценные украшения например? Если да, то были ли они на ней, когда тело нашли? Все это важные вопросы, о которых в показаниях нет ни слова. Есть и другие, не менее важные, которым никто не придал значения. Нам придется довольствоваться собственными рассуждениями. Нужно будет проанализировать роль Сент-Эсташа в этом деле. Этот человек у меня не вызывает подозрений, но давайте действовать по порядку. Убедимся, что его данные под присягой показания о том, где он находился в то воскресенье, полностью соответствуют действительности. Письменные показания подобного рода нередко бывают лживыми, но, если окажется, что в данном случае все верно, Сент-Эсташа можно будет исключить из нашего расследования. Однако его самоубийство, которое, казалось бы, усиливает подозрение, что в его показаниях присутствует ложь, на самом деле вполне объяснимо и не может заставить нас отказаться от обычных методов анализа.