Фокусник из Люблина - Исаак Башевис Зингер Страница 24

— Каждый бы день такой, как сегодня.

Только она это проговорила, как у входной двери что-то заскреблось. Гремя засовами и цепочками, Яша открыл. Там стояла дворовая девчоночка, закутанная в тяжелую шаль. Наверно, она знала его в лицо, потому что сразу сказала:

— Пане Яша, там вас у ворот ждет одна паненка.

— Что еще за паненка?

— Ее зовут Зевтл.

— Ну, спасибо. Скажи, сейчас спущусь. — Он дал двухкопеечную монетку.

Еще не успел Яша закрыть дверь, как Магда вцепилась в него, схватила за руки: «Нет! Не пойдешь! Еда остынет!»

— Ну нельзя же, чтоб она там ждала.

— Знаю, кто там тебя ждет — та потаскуха из Пяска.

Магда вцепилась изо всех сил, так, что ему пришлось вырываться. В мгновение ока лицо исказила гримаса, волосы растрепались, глаза позеленели и горели, как у кошки. Пришлось отпихнуть ее, и Магда свалилась в лохань с водой. Вот всегда так. Стоит только проявить доброту, уступчивость, как тут же хотят поработить его. Закрывая за собой дверь, Яша слышал, как причитает Магда, выкрикивает что-то ему вслед, шипит, ну прямо змея. Жаль ее, но нельзя же допустить, чтобы там, внизу, Зевтл стояла и ждала. Не спеша спускался он по лестнице. Из квартир доносились разнообразные звуки и запахи. Вопили младенцы, кряхтел и стонал больной, девушка напевала о любви. Где-то на крыше орали коты. Чтобы обдумать план действий, Яша на минутку остановился.

«Дам ей что-нибудь, и пусть катится. И без нее тошно. Все и так слишком сложно». И только он это подумал, как в ту же секунду вспомнил, что Эмилия назначила ему свидание. Ему предложили обедать у нее дома каждый вечер. Эти последние ее слова — перед тем, как ему вылезти в окно накануне вечером. Боже, как можно было забыть об этом? — ужаснулся Яша. Господи Боже, все-то я позабыл. Обещал написать Эстер в ту же минуту, как приеду в Варшаву. Она, небось, уже извелась от беспокойства. Что же со мной творится? Болен я, что ли? Он прислонился к перилам, как бы надеясь хоть на что-то опереться, подвести итог своей жизни. Растратить неизвестно на что весь этот долгий день. Провести его в дремоте, в пустых мечтаниях. Предстояло так много сделать, столько обдумать. Нельзя было позволять себе задерживаться на всяких пустяках. Следовало тщательно продумать план открытия представления, а он и не начинал репетировать. Никогда не переставал думать об Эмилии, однако же ни к какому определенному решению так и не пришел. Ни на что не могу решиться, подумал он. Очень скверно. А что накануне было — что Эмилия в последнюю минуту вдруг решительно отказала ему, — прямо-таки удар для него. Не поддалась его гипнотическим силам. Прежде чем выпустить, Эмилия поцеловала его и снова призналась в любви, но все же в голосе слышался оттенок торжества. Может, к лучшему, что я забыл об обеде? — пришло ему в голову. Пускай думает, что я бросил ее! И вдруг подумалось: а что, если это конец? Может, в этот самый момент она перестала меня любить? Или даже стала моим врагом? Что за нелепые мысли его одолевают? Так было в детстве, когда он ходил еще в хедер. Забавлялся тайной игрой со всеми этими «возможно», «быть может», «а что, если»: вдруг его отец — сам Сатана, меламед ^[31] — черт, а бегельфер ^[32] — оборотень? А все вокруг — одно лишь воображение? Склонности, пристрастия, характер ведь остались прежние. Ничего не изменилось. Если никто не видел, он не шел по лестнице, а скакал — порхал, как птичка, и пальцем скреб по штукатурке. И темноты по-прежнему боялся — это он-то, который на спор мог провести ночь на кладбище. Из ночного мрака выступали призраки — ужасные рожи, со спутанными волосами, хищными клювами, с провалами вместо глаз. Он жил с постоянным ощущением, что лишь тонкая перегородка отделяет его от этих сил тьмы, этих непонятных созданий, которые всюду окружают его, кишмя кишат, то помогают ему, то мешают, устраивают всяческие проделки, и приходится бороться с ними без передыху. Иначе можно упасть с веревки, потерять дар речи, обессилеть, заболеть, стать импотентом…

Наконец он спустился и увидел Зевтл. Она стояла у ворот под фонарным столбом, в шали, накинутой на плечи, в желтом свете фонаря. Выглядела такой, какой и была на самом деле: женщина из провинции, приехала в Варшаву только-только. Да, так она и выглядела — человек, который ушёл из дому, порвал со всем. Волосы уложены по сторонам двумя крендельками — явная попытка выглядеть моложе. Яша окликнул ее:

— Так ты здесь?

Зевтл испуганно встрепенулась:

— Ой, я думала, ты уж никогда не выйдешь.

Она сделала движение, будто собираясь поцеловать его, но ничего из этого не вышло. Какая-то баба несла с колонки полную бадейку воды, кряхтя и охая, бормоча себе под нос. Задела Зевтл и пролила воду прямо на ее модные, с высокой шнуровкой ботинки.

Ох, чтоб ее разорвало! — Зевтл тщательно вытерла шалью ботинки, подняв сначала одну ногу, потом другую.

— Ты когда приехала?

Зевтл долго раздумывала, как будто не сразу поняла вопрос. Казалось, долгая дорога сбила ее с толку.

— Отправилась в путь, и вот я здесь. Думаешь, просить буду денег?

— Почему бы и нет? Все возможно.

— Пяск — это не город. Кладбище это. Все распродала, что было. Продешевила, конечно. Да и чего от этого ворья ждать? Хорошо еще, что сама жива осталась.

— Где ты остановилась?

— Вместе с женщиной, которая поступила в прислуги. Она и мне работу обещала, да что-то нету до сих пор. Такие сейчас дела: прислуги больше, чем хозяев. И еще хочу тебе сказать что-то.

— Меня ужин ждет.

— Яшеле — это прямо ад разыскать тебя. Никто ни улицу не знает, ни номер дома. А как номер увидишь, если темно? Пока я эту девчонку нашла, что тебя вызвала, чуть не умерла. Не хотела к тебе наверх подниматься. Понимаю, что там другая. Все равно что две кошки в одном мешке.

— Она как раз кончает готовить. Как насчет того, чтобы подождать полчасика?

— Пойдем со мной, ну пойдем. Где тут ждать? Каждую минуту какой-нибудь пьянчуга может пристать. Думает небось, она из этих… Купим что-нибудь, и ты поешь. Да уж, конечно, ты такой великий артист, знаменитые кунцнмахер, все в Варшаве тебя знают, а я из маленького местечка… Но мы же, как говорится, не чужие… тебе приветы прислали: и Слепой Мехл, и Бериш Высокер, и Хаим-Лейб…

— Премного благодарен.

— Не за что. Оставь при себе свою благодарность. На что она мне? Говорю с тобой, а тебя все равно что нет здесь. Ты уже все позабыл? Или что? — Она переменила тон: прихожу к этой женщине, и она говорит: «Не вовремя ты приехала. Столько вас тут ищет работу по дому, а все хозяйки разъехались по дачам». Я подобрала корзинку, ухожу, а она мне вслед: «Куда ты бежишь, ну куда?» Оказывается, она помогает таким девушкам, одалживает деньги под проценты. Так ли, этак ли, она уложила меня на полу, я улеглась. Там еще три кухарки. Храпят ужасно. А одна так, что я всю ночь глаз не сомкнула. Лежала там и плакала. У Лейбуша я хотя бы была сама себе хозяйка. Утром я собралась, надо идти искать что-то, как вдруг входит какой-то мужчина, важный такой тип. С часами, с цепочкой, и манжеты с запонками. «Ты кто?» — говорит. Я все рассказала. Так, мол, и так. Муж меня бросил, а куда девался, не знаю. Спрашивает и спрашивает, а потом и говорит: «Знаю я, где твой муж». Да где же он, как закричу… В общем, долго ли, коротко ли, оказывается, этот парень из Америки приехал, но это вроде бы какая-то другая Америка. И Лейбуш там. Как услыхала я про это, принялась рыдать, как в Йом-Кипур. «Ну что ты ревешь? — он мне говорит. — Такие прелестные глазки!» И так говорит, говорит завлекательно, почти как ты, и деньгами сорит, всех угощал халвой и шоколадки давал. «Идем со мной, — говорит, — к мужу тебя отвезу. Он или опять тебя возьмет, или разведется с тобой». Обратно через пару недель едет и дает мне в долг шифскарту. Но я все же боюсь.