Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис Страница 24

«Вот он каков, Рай, — думал охваченный истомой индийский юноша. — Глубокий сон, который мы называем жизнью, и погрузившись в который видим Рай. Иного Рая нет. Теперь я могу встать и уйти. Другого наслаждения мне не нужно…»

Сидевший перед ним верзила в зеленом тюрбане толкнул его коленом и засмеялся.

— Эй, благородный индиец! Интересно, что думает обо всем этом твой Бог?

Юноша открыл глаза.

— О чем это — «обо всем»? — спросил он.

— Ну, о мужчинах, женщинах, крабах, любви…

— Что все это — сон, брат мой.

— Стало быть, будьте начеку, молодцы, — заметил старик с белоснежной бородой, перебиравший теперь длинные янтарные четки. — Будьте начеку — не просыпайтесь!

Дверца открылась, и оттуда, облизываясь, медленно вышел бедуин с опухшими глазами. Дождавшийся своей очереди старик тут же бодро вскочил с места, словно двадцатилетний юноша.

— Ну, держись! Кончай побыстрее, старче, пожалей нас! — крикнули ему трое мужчин, ожидавшие своего часа.

Но тот уже устремился вперед, развязывая на ходу пояс, — времени на болтовню у него не было. Старик порывисто вошел внутрь и запер за собой дверь.

Все с завистью смотрели на бедуина, не решаясь заговорить с ним. Они чувствовали, что тот пребывает где-то в дальних странствиях по водам бездонным. И действительно, бедуин даже головы не повернул, чтобы взглянуть на них. Пошатываясь, он поплелся через двор, миновал ворота, едва не опрокинув жаровню, и исчез в извилистых улочках. И тогда, чтобы сообщить мыслям другое направление, толстый верзила в зеленом тюрбане ни с того ни с сего принялся рассказывать о львах, о теплых морях и о коралловых островах…

Время шло. Иногда было слышно, как медленно, мягко стучали янтарные четки, и взгляды снова устремлялись к низенькой дверце. Старик не спешил выходить. Не спешил…

Молодой индиец вдруг встал со счастливым лицом. Все с удивлением повернулись к нему. Почему он встал? Может быть, ему уже не нужны ласки? Может быть, он решил уйти? Лицо индийца светилось, щеки слегка запали. Он плотно закутался в парчовую накидку, притронулся в знак прощания ладонью к сердцу и губам, и тень его беззвучно проскользнула через ворота.

— Он проснулся… — сказал юноша с золотыми браслетами вокруг лодыжек, готовый расхохотаться.

Но тут всех вдруг объял неизъяснимый страх, и они поспешно заговорили о невольничьих рынках Александрии и Дамаска, о прибылях и убытках… Но затем снова возвратились к беззастенчивым разговорам о женщинах и мальчиках и принялись облизываться, высовывая языки.

— Господи, Господи, — шептал Сын Марин. — Куда Ты вверг меня? Что это за двор?! С какими людьми вынужден пребывать я, дожидаясь своей очереди! Ведь это и есть величайший позор, — Господи, дай мне силу вынести его!

Пришедшие на поклонение проголодались, один из них крикнул старухе, та вошла во двор и разделила на четверых хлеб, крабов и котлеты, принесла большой глиняный кувшин пальмового вина. Купцы уселись, скрестив ноги, вокруг еды и шумно заработали челюстями. Один из них пришел в настроение, швырнул в дверцу панцирем краба и крикнул:

— Поторапливайся, старче! Кончай побыстрее!

Все разразились хохотом.

— Господи, Господи, — снова прошептал Сын Марии.

— Дай мне силу не уйти отсюда, прежде чем наступит мой черед!

Старик с надушенной бородой повернулся к нему и участливо спросил:

— Эй, парень, ты еще не проголодался? Не хочешь ли промочить горло? Подсаживайся к нам, перекуси! Подкрепись!

— Подкрепись, бедняга, — сказал со смехом и верзила в зеленом тюрбане, — А то как наступит твой черед и ты войдешь туда, как бы нам, мужчинам, не пришлось тогда стыдиться за тебя!

Но Сын Марии только густо покраснел, опустил голову и молчал.

— И этот тоже видит сны, — сказал старик, вытряхивая из бороды крошки и остатки крабов. — Клянусь святым Вельзевулом, вот увидите: сейчас и этот встанет и уйдет!

Сын Марии вздрогнул и огляделся вокруг. А может быть, действительно прав был молодой индиец и все это — двор, гранатовое дерево, жаровня, куропатка, люди — все это только сон? Может быть, он все еще спит под кедром?

Он оглянулся, словно ища помощи, и увидел, что у входа, возле мужского кипариса, неподвижно стоит облаченная в полный стальной доспех его орлиноглавая спутница, и впервые при виде ее почувствовал облегчение и уверенность.

Старик вышел, тяжело дыша, и в комнату вошел верзила в зеленом тюрбане. Через несколько часов подошла очередь юноши с золотыми браслетами на лодыжках. Затем наступил черед старика с янтарными четками. Сын Марин остался ожидать во дворе в полном одиночестве.

Солнце уже клонилось к закату. Два облака, плывшие по небу, остановились, нагруженные золотом. Редкий золотистый иней упал на деревья, на людские лица, на землю.

Старик с янтарными четками вышел, на мгновение задержался на пороге, вытер глаза, нос и губы, с которых капала слюна, и, ссутулившись, поплелся к выходу.

Сын Марии встал, обернулся к мужскому кипарису. Его спутница уже изготовилась идти следом за ним. Он хотел было заговорить с ней, попросить: «Подожди меня за дверью, я хочу остаться один, я не убегу», но знал, что слова его окажутся тщетными, и промолчал. Юноша затянул пояс, поднял глаза кверху, увидел небо, чуть помедлил, но тут из комнаты раздался раздраженный хриплый голос: «Есть ли там еще кто-нибудь?! Пусть войдет!» Это звала Магдалина. Юноша собрал все свои силы и направился на зов. Дверь была наполовину прикрыта, и он, содрогаясь, вошел внутрь.

Магдалина, совершенно нагая, вся в поту, с разметавшимися по подушке волосами цвета воронова крыла, лежала навзничь на постели, закинув руки за голову и повернувшись лицом к стене, и зевала. Она уже устала спозаранку бороться с мужчинами. Ее тело, волосы и ногти источали запахи всех народов, а плечи, шея и груди были сплошь покрыты укусами.

Сын Марии опустил глаза. Он остановился посреди комнаты, не в силах сдвинуться с места. Не поворачивая лица от стены, Магдалина неподвижно ждала, но так и не услышала ни сопения самца, ни шороха раздевающегося мужчины, ни прерывистого дыхания. Она испугалась, резко повернулась к нему лицом — и тут же закричала, схватила простыню и завернулась в нее.

— Это ты?! Ты?! — закричала она и закрыла ладонями губы и глаза.

— Мария, — ответил он. — Прости меня!

Хрипло, надрывно, словно раздирая все голосовые связки, раздался смех Магдалины.

— Мария, — снова сказал юноша. — Прости меня!

Тогда она вскочила на колени, плотно завернутая в простыню и подняла руку, зажатую в кулак.

— Ты за этим пришел ко мне, парень?! Для того ты затесался между моих любовников, чтобы посмеяться надо мной и заявиться ко мне в дом? Чтобы положить сюда, на мою жаркую постель, страшилище — своего Бога?! Ты опоздал, слишком опоздал, парень, и Бога твоего я не желаю — Он сжег мне сердце!