Духи дамы в черном - Гастон Леру Страница 24

Артур Ранс и его жена поспешили в Ментону, и, пока муж целыми днями ворошил, выражаясь научно, «кухонные отбросы» двухсоттысячелетней давности, копался в земле знаменитой пещеры и измерял черепа наших пращуров, его неутомимая молоденькая супруга с наслаждением облокачивалась о средневековые зубцы стен старинного замка, чей громадный силуэт вздымался на небольшом полуострове, связанном с Красными Скалами несколькими камнями, скатившимися когда-то с кручи. С этим напоминанием о генуэзских войнах были связаны самые романтические легенды, и Эдит, стоявшей на фоне красивейшего пейзажа и печально глядевшей с высокой башни, казалось, что она — одна из благородных дев былых времен, романы о чьих невероятных приключениях она так любила. Замок продавался, цена была вполне приемлемой. Артур Ранс купил его к немалой радости жены, которая, тут же наняв каменщиков и обойщиков, в три месяца превратила старое здание в прелестное любовное гнездышко, достойное молодой особы, которая кажется себе похожей на Деву озера или Ламмермурскую невесту.

Когда Артур Ранс узрел последний найденный в Барма Гранде скелет, равно как и бедренные кости Elephas аntiquus, раскопанные там же, он был вне себя от радости и первым делом дал Старому Бобу телеграмму о том, что в нескольких километрах от Монте-Карло, кажется, найдено наконец то, что ученый ценою тысячи опасностей на протяжении стольких лет искал в глубине Патагонии. Но телеграмма адресата не нашла: Старый Боб, обещавший через несколько месяцев приехать к новоиспеченным супругам, уже плыл на пароходе в Европу. Очевидно, весть о сокровищах Красных Скал дошла и до него. Через несколько дней он сошел на берег в Марселе и прибыл в Ментону, где, поселившись у Артура Ранса и племянницы, наполнял форт Геркулес взрывами веселья.

* * *

Веселость Старого Боба показалась нам несколько театральной, но это следует, по-видимому, приписать нашему подавленному настроению накануне. Душою Старый Боб напоминал дитя и к тому же отличался стариковским кокетством: своим благородным и строгим обликом (черный сюртук, черный жилет, черные брюки, седые волосы и розовые щеки) он постоянно старался создать внушительное и гармоничное впечатление. В этой профессорской униформе Старый Боб охотился на ягуаров в пампасах, а теперь рылся в пещерах Красных Скал в поисках последних останков Elephas antiquus.

М-с Эдит представила нас, он учтиво покудахтал и захохотал во весь рот, занимавший все пространство между бакенбардами с проседью, которые он тщательно подстригал в виде треугольника. Старый Боб ликовал, и мы вскоре узнали почему. Из парижского музея он вернулся с уверенностью, что скелет, найденный в Барма Гранде, вовсе не древнее того, что он привез из последней своей экспедиции на Огненную Землю. Весь Французский институт придерживался того же мнения, и вот по какой причине: мозговая кость слона, которую Старый Боб привез в Париж и которую хозяин Барма Гранде дал ему на время, уверив, что она найдена в том же слое почвы, что и знаменитый скелет, — так вот, эта кость принадлежала древнему слону середины четвертичного периода. Надо было слышать, с какой радостью и пренебрежением говорил Старый Боб об этой самой середине четвертичного периода! Вспоминая о кости из середины четвертичного периода, он всякий раз разражался смехом, словно ему рассказали веселую шутку. Разве в наше время ученый — настоящий, достойный этого звания — может интересоваться скелетом середины четвертичного периода! Его-то скелет, то есть тот, что он привез с Огненной Земли, датируется началом этого периода и, следовательно, старше на сто тысяч лет, понимаете, на сто тысяч! И он в этом уверен благодаря лопатке пещерного медведя — лопатке, которую нашли в руках у его скелета. (Старый Боб говорил «мой скелет», в своем воодушевлении не делая различий между собственным скелетом, всегда облаченным в черный сюртук, черный жилет, черные брюки, седые волосы и розовые щеки, и доисторическим скелетом с Огненной Земли.) — Мой-то скелет — современник пещерного медведя! А этот, из Красных Скал? Хо-хо, дети мои! Всего-навсего периода мамонтов. Да нет, что я! — периода ископаемых носорогов. Вот так-то! А в этом периоде изучать уже больше нечего, дамы и господа, даю слово Старого Боба. Мой скелет — из шельского периода, как называют его у вас во Франции. Чего вы смеетесь, невежды? Я ведь даже не уверен, что Elephas antiquus из Красных Скал датируется мустьерским периодом. А может, это солютрейская культура? Или даже поздний палеолит? Но нет, это уж, пожалуй, слишком. Древний слон в позднем палеолите — это невозможно. Этот слон сведет меня с ума! Я заболею. Умру от радости. Бедные Красные Скалы!

М-с Эдит жестоко прервала ликование Старого Боба, объявив, что князь Галич, купивший пещеру Ромео и Джульетты в Красных Скалах, похоже, отыскал там нечто сенсационное: она встретила его у форта на следующий день после отъезда Старого Боба в Париж; он доказал ей небольшой ящик и сказал: «Здесь, миссис Ранс, у меня сокровище, настоящее сокровище!» Когда же она спросила, что это за сокровище, он стал ее поддразнивать, обещая сделать сюрприз Старому Бобу, когда тот вернется. В конце концов князь Галич признался, что нашел «самый древний человеческий череп».

Не успела м-с Эдит договорить, как всю веселость Старого Боба как рукой сняло: черты его исказились от бешенства, и он закричал:

— Неправда! Самый древний человеческий череп — у Старого Боба. Это череп Старого Боба! — И тут же ученый взвизгнул еще громче: — Маттони! Неси сюда мой чемодан. Скорее!

В эту минуту Маттони шел по двору Карла Смелого, неся на спине багаж Старого Боба. Не говоря ни слова, он подошел и поставил перед нами чемодан. Старый Боб, вытащив связку ключей и встав на колени, открыл его. Из чемодана, в котором виднелось аккуратно сложенное белье, он достал шляпную картонку, а из нее извлек череп и поставил его посреди стола, между нашими чашками с кофе.

— Вот самый древний человеческий череп! — заявил он. — Это череп Старого Боба! Взгляните — это он. Старый Боб никогда не выезжает без своего черепа.

Он взял его в руки и принялся гладить; глаза старика засияли, губы сами сложились в улыбку. Если добавить, что Старый Боб по-французски знал неважно и выговаривал слова на англо-испанский манер — а по-испански он говорил в совершенстве, — то вам удастся увидеть и даже услышать эту сцену. Мы с Рультабийлем уже держались за бока от смеха. В довершение всего Старый Боб время от времени прекращал смеяться и спрашивал, почему это мы так веселимся. Его гнев возбуждал в нас еще больший смех, и даже г-жа Дарзак только и делала, что утирала слезы: со своим самым древним человеческим черепом Старый Боб был и в самом деле невероятно смешон. Пока мы пили кофе, я смог убедиться, что череп, которому сто тысяч лет, совсем не страшен, даже если у него сохранились все зубы.

Внезапно Старый Боб стал серьезен. Подняв череп правой рукой и приставив указательный палец левой ко лбу пращура, он заговорил:

— Глядя на череп сверху, можно заметить, что он имеет форму правильного пятиугольника благодаря развитым теменным буграм и выступающей затылочной кости. Сильно выдающиеся скулы делают лицо довольно широким. А что я наблюдаю у черепа пещерного человека из Красных Скал?

Не могу сказать, что усмотрел тогда Старый Боб в черепе пещерного человека: я больше не слушал ученого — я за ним наблюдал. И смеяться мне расхотелось. Старый Боб со своей наигранной веселостью и заумной ученостью показался мне страшным, жестоким и неестественным, как скверный актер. Я не спускал с него глаз. Мысль о Ларсане, не покидавшая меня, стала все больше занимать мое воображение; я, быть может, даже сказал бы что-нибудь по этому поводу, но кто-то взял меня под руку: это Рультабийль отвел меня в сторону.