Взор синих глаз - Томас Гарди Страница 24

– Предположим, что у меня нет… что никто больше из моей семьи не имеет профессии?

– Мне все равно. Меня интересуешь только ты.

– Как ты думаешь, где я ходил в школу… я имею в виду, какого рода это была школа?

– Академия доктора Такого-то, – сказала она легкомысленно.

– Нет. Сперва я ходил в начальную школу, а потом – в народное училище.

– Всего только училище! Ну, что ж, я люблю тебя еще больше, Стефан, милый Стефан, – проворковала она нежно, – я правда тебя люблю. А почему ты рассказываешь мне об этом так многозначительно? Почему мне это должно быть важно?

Он прижал ее к себе и продолжал:

– Как ты думаешь, кто мой отец, чем он зарабатывает на свой хлеб, как говорится?

– У него на руках некая профессия или занятие, я полагаю.

– Нет, он каменщик.

– Вольный каменщик?

– Да нет же, крестьянин и поденщик-каменщик.

Эльфрида сперва ничего не сказала. Спустя некоторое время она прошептала:

– Это мне кажется странным. Но не имеет значения… почему это должно быть важно?

– Как, разве ты не сердишься на меня за то, что я не сказал тебе раньше?

– Нет, вовсе нет. А твоя мать жива?

– Да.

– Она добрая леди?

– Очень, лучшая мать на свете. Все в ее роду были состоятельными йоменами на протяжении столетий, однако она – всего лишь доярка на молочной ферме.

– О Стефан! – вырвалось у нее тихое восклицание.

– Она продолжала работать на молочной ферме еще долго после того, как мой отец женился на ней, – рассказывал Стефан без дальнейших колебаний. – И я очень хорошо помню, как я был еще совсем маленьким, и, когда я приходил на доение, то смотрел, как с молока снимают сливки, спал где-нибудь там, когда сбивали масло, и по-настоящему верил, что помогаю ей. Ах, то были такие счастливые времена!

– Нет, никогда-никогда их нельзя будет назвать счастливыми.

– Да, они были счастливыми.

– Я не представляю, что за счастье можно чувствовать, выполняя тяжелую работу на молочной ферме, чтобы заработать себе на кусок хлеба, когда руки все красные и потрескавшиеся и башмаки грязные… Стефан, я прекрасно сознаю, как это странно – видеть тебя в таком свете, ведь у тебя была юность, полная… полная лишений, и ты выполнял такую низкую работу (при этих словах Стефан отшатнулся от нее на дюйм-два), но я ПО-НАСТОЯЩЕМУ люблю тебя, совсем так же, как раньше, – продолжала она, снова начиная льнуть к его плечу, – и для меня не имеет ни малейшего значения твое прошлое, и я вижу, что ты стал только еще достойнее оттого, что тебе с малых лет пришлось пробивать себе дорогу в жизни.

– Это не мои заслуги, это заслуги Найта, который меня подталкивал.

– Ах, вечно он, вечно он!

– Да, и это по справедливости так. Теперь, Эльфрида, ты понимаешь, почему он учил меня по переписке. Мы были знакомы долгие годы, прежде чем он уехал в Оксфорд, однако я тогда еще не продвинулся достаточно далеко в моем чтении для него, чтоб до его отъезда из дому он стал тешить себя мыслью помогать мне в изучении классических языков. Потом меня отослали из деревни, и мы с ним очень редко виделись, но он продолжал поддерживать нашу систему обучения по переписке, притом с величайшей регулярностью. Я как-нибудь поведаю тебе всю историю, но не теперь. Нынче ко всему этому больше нечего добавить, остается разве что назвать местности, имена и даты. – Его голос стал тише на последних словах.

– Нет, не тревожься о том, чтобы сказать больше. Ты – милый, честный юноша, поскольку поведал мне все это; и здесь нет ничего ужасного. Стало в порядке вещей, что будущие миллионеры начинают свой путь, приходя в Лондон со своими инструментами в заплечном мешке да с монетой в полкроны в кармане. Такое происхождение становится настолько уважаемым в наши времена, – продолжала она бодро, – что ему даже несколько свойствен налет норманнского происхождения.

– Ах, если бы я уже СКОЛОТИЛ себе состояние, я бы не тревожился об этом. Но пока что я остаюсь лишь возможным кандидатом в миллионеры.

– Чего вполне достаточно. И ЭТО вот все, из-за чего ты так беспокоился?

– Я думал о том, что поступаю дурно, позволяя тебе увлечься мною и не рассказывая своей истории; и все-таки я очень боялся рассказать ее, Эльфи. Я страшился потерять тебя и в данном случае вел себя, как последний трус.

– Каким обыкновенным кажется теперь все, связанное с тобою, в свете этого объяснения! Твоя необычная манера играть в шахматы, твое неправильное латинское произношение, которое заметил папа, та причудливая смесь твоих книжных познаний вкупе с пробелами по части самых обыденных вещей, что требуется уметь человеку из хорошего общества, – все становится ясно в один миг. А как это связано с той сценой, что я наблюдала в особняке лорда Люкселлиана?

– Что же ты видела?

– Я видела твою тень – как ты помогал некой леди набросить на себя шаль. Я была возле черного входа, а вы находились в комнате, окно которой выходило в мою сторону. Ты подошел ко мне минуту спустя.

– Она была моей матерью.

– ТАМ была твоя мать! – Она отодвинулась от него, чтобы заглянуть ему в глаза с изумлением.

– Эльфрида, – промолвил Стефан, – я собирался отложить это признание до завтра… я хотел придержать его… а теперь, как ни крути, мне придется об этом сказать. Остальная часть моей тайны касается того, где живут мои родители. Как ты думаешь, где они живут? Ты с ними знакома… ты их видела, по крайней мере.

– Я их знаю?! – воскликнула она в неизреченном изумлении.

– Да. Мой отец – Джон Смит, главный каменщик лорда Люкселлиана, который живет в коттедже за оградой парка, у реки.

– О Стефан! Может ли это быть?

– Много лет назад он построил… или помогал строить, тот самый дом, в котором ты ныне живешь. Он возвел те самые каменные столбы ворот у дома привратника, что высятся при въезде в парк, принадлежащий лорду Люкселлиану. Мой дед посадил те деревья, что окружают вашу лужайку; моя бабка – она трудилась в полях вместе с ним – ухаживала за каждым деревцом, пока оно не принялось и не укрепилось в почве, они говорили мне об этом сами, когда я был еще ребенком. Он был также церковным сторожем и выкопал многие из тех могил, что сейчас нас окружают.

– И твои необъяснимые отлучки в первое утро по приезде и затем новая, сегодня в полдень, – это все потому, что ты забегал проведать своих отца и мать?.. Теперь я понимаю; немудрено, что ты отлично знал дорогу до деревни и обратно!

– Немудрено. Но помни, что я не жил здесь с девяти лет. Тогда меня отослали к моему дяде-кузнецу, который проживает неподалеку от Экзонбери, с тем, чтобы я мог каждый день посещать народное училище, ведь в те годы на наших далеких берегах не было ни одного подобного заведения. Тогда-то я и познакомился с моим другом Найтом. И вот, когда мне исполнилось пятнадцать и я был прекрасно обучен моим наставником из училища – а еще лучше обучен Найтом, – меня взяли в качестве ученика в контору архитектора, поскольку я искусно рисую карандашом. Полная плата за мое обучение у архитектора была целиком внесена моими отцом и матерью, и это было сделано против воли лорда Люкселлиана, который был бы рад возместить эти расходы, поскольку, как бы там ни было, он хорошо относится к моему отцу и держится очень высокого мнения о нем.