Дом на городской окраине - Карел Полачек Страница 23

— Это почему же?

— Дело было так… — сказал старик, тяжело опускаясь на стул. — Прислуга от нас ушла. Мол, замуж выходит… А я сказал: «замуж захотела, эка невидаль. Служанок сколько угодно. Говорю: пойду в бюро по найму и приведу девчонку». А она говорит: «Ты в этом не разбираешься, я сама схожу за прислугой». Ну и иди, раз ты в этом больше разбираешься. Она привела Качену. Та мне не понравилась, что это за прислуга, прическа каланчой! «У меня такое предчувствие, говорю я матери, что толку от этой девчонки не будет». «Убирайся! — кричит, — не мужское это дело». Ну что ж… В субботу Качена растапливает плиту. Я присматриваюсь. «Кати, — говорю, — разве так растапливают? Кто вас научил так растапливать?» И стал ее учить. «Сперва надо положить бумаги и щепок, а когда разгорится, подбросить полный совок угля. Вот, как надо растапливать. А так, как делаете вы, никуда не годится». А она мне на это: «Будь у меня такой муж, как они, так я бы его кипятком ошпарила». Я так и обомлел от ее дерзости и сказал обо всем матери. А она говорит: «И поделом тебе, мужчине на кухне делать нечего». Вот она какая! Собственного мужа унижает перед служанкой…

— Оставайтесь у нас обедать, папа, — сказала дочь.

— Обедать? Ни в коем случае… Я ни в чьей жалости не нуждаюсь. Какой еще обед для меня?! Дай мне немного теплого супу да кусочек черствого хлеба, чтобы подкрепиться… Потом я встану и пойду, куда глаза глядят… Уж раз меня близкие выгоняют, пойду искать кров у чужих людей. И где-нибудь испущу свой последний вздох, и никто об этом не узнает… Вот так, зажился я… Даже родным в тягость…

3

Однако, за обедом тесть забыл о своих горестях и о том, что дни его сочтены и что суждено ему умереть у чужих людей. Он подкрепился и повеселел. После обеда ему захотелось поболтать. Отрывочные воспоминания всплывали в его сознании, он хмурил брови и с грозным выражением лица принялся разглагольствовать.

— Ты знала Шолара? Нет, ты его не знала, тогда ты была еще маленькая и ходила в школу домоводства… Этот Шолар держал речь… а я направился с депутацией к окружному гетману… «Скажите, — говорю, — пан начальник, по какому праву, спрашиваю я его, вы руководствуетесь законами „власти сильной руки“?» Он опешил и говорит: «Вы что, разбираетесь в законах?» — «Да, хоть я и не юрист, а все эти штучки знаю…» Потом у нас было собрание, и я сказал: «Собрание-то я открываю, но от председательства увольте… выберите, кого угодно другого, только не меня… Среди нас находится человек, чье имя я назову при всех, если он не сделает это сам… Я назову его подхалимом, если он не представится, а ежели представится, то воздержусь». — Председатель говорит: «но вы уже назвали его так, пусть встанет тот, к кому это относится…» Шолар покраснел как рак и ушел с собрания, и каждому стало ясно, что я назвал его так за дело… Да!.. Меня все знали, потому что я никому не давал спуску… А у вас, я вижу, лестница так и не починена, но ведь это опасно для жизни, я это предам гласности, если дело не сдвинется с места… Ну и разгильдяи же вы…

— Папа, возьми еще кусочек мяса, — прервала его пани Сырова.

— Не могу, доченька, не могу, ты не представляешь, как я слаб… Сегодня ночью мне приснилось, будто я в каком-то большом городе, вроде как в Кельне… но это был не Кельн, и там была большая казарма, как в Младой Болеславе… и я загружал ФУРУ, сплошь шнурки для ботинок, одни шнурки, конца этому не было, а я очень торопился… И нет никого, кто бы мне растолковал, что значат эти шнурки для ботинок?.. Большую тяжесть чувствовал я в груди. Мать заказала для меня пояс на кошачьем меху… Доказано, что кошачий мех вытягивает все немочи… Ну, мне пора. Мама дома одна… так что ей от вас передать?.. Вы давно у нас не были, так негоже. Ну, прощай, да поскорее к нам приходите!

4

Когда зной немного спал, супруги отправились на прогулку. Они шли по селению, тянущемуся вдоль извилистой долины. На деревянном мостике, перекинутом через ручей, стоял шарманщик, надвинув на глаза козырек от солнца, и автоматически крутил ручку своего инструмента. На брёвнах, сняв пиджаки, сидело несколько стариков. Из ресторанчиков под открытым небом доносился глухой стук сбиваемых кеглей.

Супруги вознамерились было свернуть в поле, но тут путь им преградила процессия, двигавшаяся под бренчанье оркестра. Во главе процессии вышагивал мужчина, облаченный в платье барского надсмотрщика; у него были накладные усы, и он устрашающе вращал глазами. Вслед за ним ехало верхом несколько мужчин и пышнотелых женщин в национальных костюмах, лошадиные гривы были заплетены в косички и украшены лентами.

Садовые рестораны были заполнены горожанами, которых привело сюда, под разноцветные фонарики, желание приятно провести воскресный день. Целыми семьями расположились они под раскидистыми каштанами, мужчины мусолили сигареты и потягивали пиво, женщины крошили в кофе рогалики. Дети отхлебывали красный и желтый лимонад. Распелёнутые младенцы в колясках блаженно сосали большой палец ноги. Это был благословенный воскресный день пражского маленького человека.

На полях волновались уже поднявшиеся хлеба. Над цветущим клеверным полем порхали флегматичные бабочки-белянки… На компостной куче вымахали огромные дикие маки. Резко пахло свекольными котлетами.

Супруги молча шли по меже, отмахиваясь от назойливых мух, которых привлекал запах пота.

И тут жена сказала: — Не знаю, в чем дело, но по-моему пани хозяйка что-то имеет против меня. Недавно я с ней поздоровалась, а она мне не ответила.

— Чиновника это ошеломило: — О, Господи! Ты ее чем-то обидела?

— Ума не приложу, — вслух размышляла жена, — разве что…

— Ну, ну? — настоятельно побуждал ее муж.

— Недавно, кажется, это было в среду, мне никак было не открыть окно. Она проходила мимо, и я ей крикнула: «Пани хозяйка, будьте так любезны, помогите мне открыть окно!» Но она дернула головой, поджала губы и пошла прочь. Не могла же она на это обидеться?

— На что же здесь обижаться? Тут ничего такого нет. Вероятно, это просто недоразумение. Но я тебя прошу — будь осторожна… Никакого неудовольствия. Мы маленькие люди, мы находимся в зависимости от домовладельцев и должны исполнять их волю. Только по-хорошему, спокойно. К хозяйке ты должна относиться почтительно. Мы не можем себе позволить выказывать гордость, ведь мое жалование слишком мизерно…

— Это верно, но ведь не говорить же мне ей «целую руку»?

— Конечно, нет. Терпеть не могу такого пресмыкания. Я хочу быть равным среди равных. Ты жена чиновника, никто не смеет тебя обижать.