Три жизни - Гертруда Стайн Страница 23

Эту битву с собственной дочерью Джеймс Херберт проиграл. Постепенно он забыл об этом, как забыл и о Джоне, и о длинном порезе от острой джоновой бритвы.

Меланкта тоже почти забыла, как она ненавидит своего папашу, потому что куда интереснее было прислушиваться к той силе, которую она теперь в себе ощущала.

Меланкте теперь уже почти и дела не было до Джона и его жены, и даже до прекрасных лошадей на конюшне. Тамошняя жизнь была слишком тихая и привычная, и не возбуждала в ней ни интереса, ни волнения.

У Меланкты теперь уже по-настоящему все началось как у женщины. Она была готова, и начала шататься по улицам и темным закоулкам и знакомиться с мужчинами, чтобы понять, какие они на самом деле, и как они работают и что у них к чему.

За эти следующие несколько лет Меланкта узнала много способов научиться уму-разуму. Она шла то по одной дорожке, то по другой, и иногда где-то вдалеке ей начинал брезжить свет настоящей жизненной мудрости. Эти годы учения завели Меланкту Херберт прямиком в сплошные неприятности, хотя за все эти годы Меланкта ни разу не делала и не имела в виду ничего по-настоящему дурного.

Девушки, которых воспитывают в заботе и строгости, всегда могут найти лазейку, чтобы ускользнуть в тот мир, где можно научиться уму-разуму. А для девушки, которая воспитывается так, как воспитывалась Меланкта Херберт, и лазеек никаких искать не надо. Часто она была одна, иногда вдвоем с другой такой же искательницей приключений, она то шаталась, то просто стояла, иногда у железнодорожной станции, иногда возле грузового порта, или у строек, где работали мужчины, много мужчин. А потом, когда становилось совсем-совсем темно, она действительно знакомилась поближе то с одним мужчиной, то с другим. Она сама делала первый шаг, они тут же шли ей навстречу, а потом она немного отступала, сама не понимая, почему и что такое вдруг на нее накатило. Иногда она совсем-совсем уже доходила до последней черты, но потом та сила, которая в ней жила и которая ничего по-настоящему не знала, заставляла обычных мужчин остановиться. Меланкта понятия не имела, чего ей так отчаянно хочется. Она боялась, и при этом никак не желала понять, что как раз здесь-то она и была самой настоящей трусихой.

Парни для Меланкты никогда особо много не значили. Они всегда казались ей слишком молодыми, чтобы обращать на них внимание. Меланкта уважала людей удачливых и сильных, в чем бы эти удачливость и сила не проявлялись. Именно поэтому Меланкта всегда была как-то ближе к отцу, черному, сильному и совершенно порой несносному, чем к миловидной, бледно-желтой матери. Те черты, что она унаследовала от матери, никогда не внушали ей чувства уважения.

В те юные годы только в мужчинах Меланкта видела путь к знанию и силе. Хотя по-настоящему понимать, что это за сила и как ей нужно пользоваться, она научилась не у мужчин.

С двенадцати лет и пока ей не стукнуло шестнадцать Меланкта гуляла по улицам, пытаясь научиться уму-разуму, но истинная жизненная мудрость разве что изредка брезжила ей где-то на самом горизонте. Все это время Меланкта училась в школе; и в школу она ходила много дольше, чем большинство цветных детей.

В свои экспедиции за житейской мудростью Меланкте приходилось отправляться урывками и украдкой, потому что мать тогда еще была жива, а приглядывать за ней «мис» Херберт все-таки всегда понемножку приглядывала, и какая бы смелая Меланкта не была, а все-таки боялась, что обо всем узнает отец, который теперь довольно часто захаживал туда, где жили Меланкта с матерью.

В те дни Меланкта разговаривала, или стояла, или гуляла с самыми разными мужчинами, но близко никого из них так и не узнала. Им всем казалось, что опыта и житейской мудрости ей не занимать. А поскольку им казалось, что она про все на свете знает, они ей ничего и не рассказывали; а поскольку им казалось, что она просто к ним присматривается, ни о чем ее и не просили, вот и получается, что сколько бы Меланкта ни гуляла, ничто и никогда ей по-настоящему в этих ее загулах не угрожало.

Это чувство безопасности, которое испытывала Меланкта в дни своих странствий в поисках житейской мудрости, было чувство просто поразительное. Сама Меланкта ничего удивительного во всем этом не видела, ей было достаточно знать, что все это для нее никакой особой ценности не представляет.

Меланкта всю свою жизнь ничего так высоко не ценила, как настоящий жизненный опыт. Она знала, что не получает того, чего ей так страстно хочется, но при всей своей отчаянной смелости в этом отношении Меланкта была самая настоящая трусиха, так что ничего понять по-настоящему она так и не смогла.

Меланкте нравилось гулять по городу, и стоять у железнодорожной станции, и смотреть как работают мужчины, и паровозы, и стрелки, и как оно все движется и работает. На железнодорожных станциях всегда есть на что посмотреть. Они найдут ключик к любой человеческой натуре. Для ленивого человека, чья кровь течет медленно, это будет мир размеренного, умиротворяющего движения, которое будет вселять в него чувство уверенности и силы. Ему не нужно даже работать для того, чтобы это глубокое чувство поселилось в нем; он ощутит его даже сильнее, чем тот человек, который действительно работает на железнодорожной станции или владеет ей. Натурам возбудимым, которым нравится испытывать сильные чувства и не попадать при этом в какие бы то ни было неприятности, будет приятно ощутить, как нарастает в горле ком, и теснит грудь, и учащается пульс, а также все прочие симптомы горячечного возбуждения, когда человек слышит, как начинает медленно раскачиваться маховик парового двигателя, и вслед за этим — долгий нетерпеливый свисток. Для ребенка, который смотрит сквозь дыру в заборе в дальнем конце станционного двора, это волшебный мир завораживающего, таинственного движения. Детям нравится шум и грохот, а еще им нравится внезапная тишина и порыв ветра, вслед за которым из тоннеля выскакивает на полном ходу поезд, который долго возился там во тьме и издавал звуки, им нравится дым над трубой, который иногда выскакивает кольцами, не говоря уж об искрах и черных клубах, и даже о языках настоящего пламени.

Для Меланкты станционный двор полнился возбуждающим чувством мужского присутствия и еще, быть может, вольным коловращением будущего.

Меланкта ходила сюда очень часто и смотрела на мужчин и на бесконечно кипящую работу. У мужчин всегда хватало времени крикнуть ей:

— Привет, сестренка, хочешь прокатиться на моем движке?

Или:

— Эй, привет, какая ты у нас хорошенькая, светленькая такая, хочешь заглянуть в самую топку?

Цветные проводники, все до одного, в Меланкте просто души не чаяли. Они часто рассказывали ей удивительные вещи про то, что в жизни бывает; как на Западе им приходилось проезжать через огромные туннели, где совсем нет воздуха и нечем дышать, а потом вырываешься оттудова и принимаешься петлять вдоль бездонных каньонов по извилистым эстакадам, которые стоят высоко-высоко на тоненьких столбиках, и иногда какой-нибудь вагон, а то и целый поезд сорвется с узкого моста, а из пропасти и из прочих темных мест скалится ему навстречу Смерть и с нею всякие бесы, страшные просто не могу какие, и смеются тебе прямо в лицо. А еще они ей рассказывали, как иногда ползет себе поезд вниз по скользкому горному склону, а сверху срываются целые скалы и катятся вдоль путей, а иногда врежутся в вагоны и людей поубивают; и когда проводники обо всем этом рассказывали, их круглые черные блестящие на солнце лица мрачнели, и сквозь черный с масляным отливом цвет кожи проступал совсем другой цвет, серый, и глаза у них начинали вращаться в орбитах от страха и благоговения перед теми непонятными вещами, которые они рассказывали и сами себя пугали до полусмерти.