Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис Страница 22

Вверху на ним рассыпалось искрами небо, а снизу ранила своими камнями и терниями земля. Он раскинул руки и трепетал, словно вся Земля стала крестом, а он стонал, распятый на ней.

Ночь проходила в вышине со своими свитами, великой и малой — звездами и ночными птицами. Всюду на токах лаяли покорные человеку псы, охранявшие хозяйское добро. Становилось свежо, юношу охватила дрожь. На какое-то мгновение сон овладел им и унес по воздуху в далекие жаркие страны, но тут же снова швырнул вниз на землю, прямо на камни.

Около полуночи послышался радостный перезвон колокольчиков, двигавшихся у самого холма, а за колокольчиками — заунывная песня погонщиков верблюдов. Голоса, чей-то вздох, чистый, свежий женский голос зазвенел в ночи, и сразу на дорогу снова опустилась тишина… Верхом на верблюде под золотым седлом, с лицом, потускневшим от плача, и превратившимися в грязь румянами на щеках, проезжала в полночь Магдалина. Со всех четырех концов света съехались богатые купцы и, не найдя ее ни у колодца, ни в хижине, послали погонщика с самым раззолоченным верблюдом доставить ее поскорее. Путь был очень далек, полон ужасов, но мысли их были обращены к телу, пребывавшем в Магдале, и они мужественно сносили все тяготы. Не найдя этого тела, они послали за ним погонщика, а сами сидели теперь в очереди друг за другом во дворе Магдалины и, закрыв глаза, ожидали ее.

Звон колокольчиков в ночи постепенно стихал, становился все мягче, превращаясь в нежную улыбку на лице Сына Марии, словно вода, растекающаяся ручейками по густому саду и журчанием своим ласково окликающая его по имени. Так вот мягко, очарованно, следуя за колокольчиками верблюда, Сын Марии снова соскользнул в сон.

И пришло к нему сновидение. Мир был усеянным цветами зеленым лугом, а Бог — чернявым пастушком с парой только что пробившихся, еще совсем нежных изогнутых рожек. Он сидел возле ручья и играл на свирели. Таких нежных, чарующих звуков никогда еще не приходилось слышать Сыну Марии. Бог-пастушок играл, а земля горсть за горстью трепетала, двигалась, округлялась, наполнялась жизнью, и вдруг лужайка покрылась увенчанными рожками прелестными оленятами. Бог наклонился, посмотрел в воду, и ручей наполнился рыбами. Он поднял глаза к деревьям, и листья на них свернулись, превратились в птиц и защебетали. Звуки свирели усиливались, становились все неистовее, и вот пара насекомых ростом с человека вышла из земли, и тут же они бросились друг другу в объятия на весенней травке. Они катались из конца в конец по лужайке, совокуплялись, разъединялись, снова совокуплялись, бесстыдно смеялись, передразнивая пастушка, и свистели. Пастушок отнял от губ свирель, посмотрел на дерзкую, бесстыдную чету и вдруг, не выдержав, топнул ногой, растоптал свирель, и в то же мгновение земля разверзлась, и олени, птицы, деревья, вода и совокупившаяся пара — все сразу же исчезло…

Сын Марии закричал и проснулся. Но в самый миг пробуждения его глаза еще успели увидеть, как два совокупившихся тела — мужское и женское-низринулись в темные бездны его существа. Он вскочил в ужасе и прошептал:

— Сколько грязи, сколько мерзости пребывает во мне!? Он снял с себя кожаный пояс с гвоздями, сбросил одежду и молча принялся беспощадно стегать себя по бедрам, по спине, по лицу. Ощущение брызжущей крови, заливавшей тело, принесло ему облегчение.

Светало. Звезды поблекли. Утренняя прохлада пробрала юношу до костей. Кедр у него над головой наполнился щебетом и хлопаньем крыльев. Юноша огляделся вокруг. Воздух был пуст. Меднодоспешная, орлиноглавая Демоница Проклятия снова незримо явилась в дневном свете.

«Бежать, скрыться, — подумал юноша. — Не появляться в Магдале, — будь она проклята! Отправиться прямо в пустыню, затвориться в обители, умертвить там плоть и сделать ее духом!»

Он протянул руку, ласково погладил старческий ствол кедра и почувствовал, как душа дерева поднимается от корней и разветвляется до самых верхних, нежных ростков.

— Прощай, сестрица, — тихо сказал он этой душе. — Ночью я изведал позор под кровом твоим. Прости меня! С этими словами измученный и полный скорбных предчувствий юноша стал спускаться вниз.

Когда он вышел на широкую дорогу, равнина уже просыпалась, первые солнечные лучи падали сверху на землю, полные тока покрывались золотом.

— Не нужно идти через Магдалу, — прошептал юноша. — Мне страшно…

Он остановился, размышляя, как бы срезать путь, чтобы добраться до озера. Выбор его остановился на первой тропинке справа, куда Сын Марии и свернул. Он знал, что Магдала лежит слева, озеро — справа, и уверенно зашагал вперед.

Юноша все шел и шел, мысли его кружили, устремляясь от блудницы Магдалины к Богу, от креста — к Раю, от отца и матери через моря и страны — ко всему человечеству с тысячами белых, желтых и черных лиц. Он никогда не покидал пределов Израиля, но еще в детстве, в убогом отчем доме, он, бывало, закрывал глаза, и разум его устремлялся по городам и морям, словно издающий радостный клекот охотничий сокол с золотым колокольчиком. Он не преследовал дичь — тело его разрывалось, он освобождался от плоти и воспарял в небеса. Ничего больше он не желал.