Приют Грез - Эрих Мария Ремарк Страница 22

Эрнст внезапно оборвал игру, упрямо вздернул подбородок и быстро зашагал к своему месту, не взглянув на певицу. Он злился на самого себя и на эту ее странную, будоражащую улыбку. «Не хочу и не буду», - упрямо твердил он самому себе. А Ланна Райнер только шире улыбнулась, глядя на это ребячество.

Пожилой господин подошел к Эрнсту, представился и пожал ему руку. Это был директор мюнхенского Музыкального театра. Он рассказал, что здесь проездом и вдруг вновь услышал звуки своей любимой оперы. Ему кажется, в этом чуть-чуть виновата местная исполнительница партии Кармен, с которой он знаком и которую ему довелось услышать.

Между тем один солидный саксонец заказал музыкантам медленный вальс и первым начал вальсировать со своей объемистой половиной. Эта пара вызвала бурный взрыв веселья среди молодежи. Спустя несколько мгновений все гости уже неслись по залу в вальсе. Эрнст и Ойген тоже прошли в зал и стали разглядывать лица танцующих. Директор мюнхенского театра направился к столику Ланны Райнер.

Танцевальные ритмы на всех оказывали свое действие.

- Эрнст, придется и нам потанцевать.

- Да, я как раз присматриваюсь. Думается, стоит пригласить вон ту прелестную букашку со светлым чубчиком и эту лилию в белых шелках…

Тут Эрнст почувствовал, как кто-то коснулся его плеча.

Рядом стоял директор театра.

- Разрешите еще немного побеспокоить вас? Фройляйн Райнер по моей просьбе согласилась на один бостон. Очень прошу вас сыграть еще раз! Вы меня очень обяжете.

Сперва Эрнст хотел отказаться - просто из духа противоречия. Но потом все же двинулся к роялю. Ойген успел шепнуть ему: «Внимание! Я сейчас оторву такой номер!»

Эрнст начал играть. В объятиях директора театра Ланна Райнер плыла по залу. Медленный бостон выявлял все достоинства ее великолепной фигуры. Тут Эрнст заметил и другую пару: Ойген скользил по залу со спутницей певицы. Он лукаво подмигнул Эрнсту: обещанный «номер» удался! Через некоторое время певица прервала танец и, проходя мимо Эрнста, слегка кивнула ему гордой головой.

Эрнст сразу же кончил играть. Он еще успел услышать, как директор театра сказал: «Я и мечтать не смел о том, чтобы в мои лета потанцевать с вами».

Вскоре к столику вернулся сияющий Ойген и рассказал:

- Моя тоже из Оперы. Будь начеку, нам с тобой начало везти!

Эрнст улыбнулся себе под нос. Когда музыканты заиграли вальс, он вдруг рассмеялся, вздернул подбородок, проронил: «Надо делать правильный выбор, Ойген!» - и, подойдя к Ланне Райнер, склонился перед ней.

Секунду она оторопело глядела на него. Потом продела руку под его локоть. Эрнст сам не верил, что у него получится. Теперь его гордость взыграла, и он торжественно проследовал с певицей на середину зала.

Танцуя, она в упор рассматривала Эрнста. Ее черные глаза вблизи казались огромными и занимали, казалось, пол-лица. Странно терпкие духи певицы и близость красивой женщины вскружили Эрнсту голову. Время от времени он ощущал под рукой шуршащий шелк ее юбок. В эти секунды мороз пробегал у него по спине. Они танцевали молча. На красиво изогнутых губах певицы вновь играла та странная улыбка, которая так смущала Эрнста. Он решительно сжал зубы и посмотрел ей прямо в глаза. При этом невольно крепко сжал и ее руку. Тут она бросила на него загадочный, почти задумчивый взгляд. Он повел ее к столику, мучимый странно противоречивыми чувствами. А дойдя, внезапно склонился в низком поклоне и поцеловал ей обе руки.

Ойген ждал его, сгорая от нетерпения.

- Счастливчик! Рассказывай скорее! Что она сказала? Какая она? Ну, выкладывай же!

- Пойдем отсюда, - рассеянно ответил Эрнст. Ему казалось, что он все еще ощущает под рукой струящийся шелк ее платья.

Ночью Эрнст никак не мог уснуть. Все время маячили перед ним эти странные, манящие глаза. Он кусал подушки и бил их кулаками. Вопил: «Не хочу!» Вставал, брел к письменному столу и думал об Элизабет. Решал: «Напишу ей письмо!» - и принимался искать бумагу. Только и успевал написать «Миньона», как тут же рвал листок. Вытаскивал портрет Элизабет и упорно глядел на него. Ему казалось, что от портрета исходило ощущение покоя. Но потом Эрнст вновь видел ту самую загадочную улыбку - смесь греха, печали и жажды любви, - и весь его разум помрачался, перед глазами вздымалась красная волна, она захлестывала его и душила все намерения.

Он распахнул окно и высунулся наружу. Ночной воздух немного охладил его воспаленные глаза.

В темноте пролегли широкие полосы глубокой тени. Кое-где в окнах еще горел свет. Какая тоска… Какая бесконечная, безбрежная тоска! Эрнст протянул руки к дальним далям и простонал: «Покой… Покой… Когда же ты придешь?» И тут же рассмеялся над собой:

- Кто же это жаждет покоя в двадцать три года? Покой - вздор, надувательство, жалкая болтовня для юных чахоточных очкариков, пустые слова для узкогрудых домоседов! Мне нужна буря! Буря! Дайте мне бурю! Ночь, оглуши, заверти меня в грохоте и брызгах урагана, наполни мою грудь водоворотом и штормом, но вырви из нее этот лихорадочный стук, этот грохочущий молот, это изматывающее и перемалывающее копание в собственном сердце! Дай мне холод и лед! О звезды, рубиновые глаза Бога, пришлите мне золотые сосуды с холодным светом! В долине светятся огоньки… Мерцают… Гаснут… Все имеет свою цель… Лишь я один бесцельно блуждаю в грохоте бури! Природа, дай мне свет и цель - и я успокоюсь.

«Ты!» - крикнул он в звездную ночь так громко, что насмешливое эхо тут же откликнулось: «Ты!»

Стихи полились из кончиков дрожащих пальцев, и Эрнст торопливо набросал поперек линеек нотной бумаги:

Скомканы простыни, смятое платье -

От одиночества гнев обуял!

Книги, страдания, женщины, счастье -

Все я имел и все потерял!

В холоде звездном, меж мраком и светом,

Бога ищу, жду последнюю весть -

Криком «Я есмь!» исхожу, а ответом -

Гулкий насмешливый голос: «Ты есть?»

«Да что же это такое? Меня пожирает огонь всесожжения. О, светочи Божьи! Вопль и тишина. Одиноко волнуются тяжкие воды… Шум… Рокот… Где-то глубоко-глубоко…»

Час благодати.

Обеими горстями Эрнст хватал воздух. Волны подступали все ближе! Сумеречные фигуры в тумане и дымке. Потоки голубого света. Огненные линии прочертили небо. Прозвучали низкие аккорды. Зазвенели колокола. Мозг его распирали стихи. Он схватил карандаш и нотную бумагу и стал писать, писать - не сознавая того, что делает. Вокруг него все звучало и пело, он едва успевал записывать. Так и сидел голый в самое глухое время ночи… А пурпурные одежды развевались, и короны сверкали. Он писал, писал…

И за всем этим виделся далекий и прекрасный, упоительно яркий рот, изогнутый в странной, загадочной улыбке, сотканной из греха, печали и жажды любви.

Написанное ночью Эрнст вручил своему профессору - преподавателю музыки. Он назвал это «Фантазией в красновато-серебристых тонах». Профессор просмотрел листки нотной бумаги и крепко пожал ему руку.