Хорошие плохие книги - Джордж Оруэлл Страница 21

До сих пор я говорил «нация», «Англия», «Британия», как будто с сорока пятью миллионами душ можно обращаться как с единым целым. Но разве не известно всем и каждому, что Англия – это две нации, богатая и бедная? И кто осмелится делать вид, будто есть что-то общее между людьми с годовым доходом сто тысяч фунтов и теми, кто зарабатывает один фунт в неделю? А еще на меня могут обидеться валлийцы и шотландцы за то, что я чаще использую слово «Англия», чем «Британия», как будто все население живет в Лондоне и «ближних графствах», а у Севера и Запада нет своей культуры.

Все станет понятнее, если для начала рассмотреть частный вопрос. Это правда, что представители так называемых рас, представляющих Британию, считают себя отличными друг от друга. Например, шотландец не скажет вам спасибо, если вы назовете его англичанином. Наши колебания в этом щекотливом вопросе можно видеть на примере того, что свои острова мы называем по меньшей мере шестью разными способами: Англия, Британия, Великобритания, Британские острова, Соединенное королевство и в наиболее возвышенные моменты Альбион. Даже различия между северной Англией и южной Англией кажутся нам огромными. Но все эти различия каким-то образом исчезают в ту минуту, когда два любых британца оказываются перед европейцем. Редкий иностранец, не считая американцев, способен отличить англичанина от шотландца и даже от ирландца. В глазах француза бретонец и житель Оверни – разные существа, а марсельский акцент стал расхожей шуткой для парижан. Тем не менее мы говорим о Франции и французах как о едином целом, одной цивилизации, каковой она и является. Так же и с нами. Со стороны даже кокни и йоркширец смотрятся как члены семьи.

Пропасть между богатыми и бедными сужается в глазах стороннего наблюдателя. То, что в Англии существует социальное неравенство, не вопрос. Оно заметнее, чем в любой европейской стране, достаточно выйти на улицу. С экономической точки зрения Англия – безусловно, две нации, если не три или четыре. Но при этом люди в массе своей ощущают себя единой нацией и полагают, что их сходство между собой очевидней, чем с иностранцами. Патриотизм обычно сильнее классовой ненависти и уж точно сильнее интернационализма. Если не считать короткого эпизода в двадцатом году (движение «Руки прочь от России!»), британский рабочий класс никогда не мыслил и не действовал глобально. Два с половиной года они наблюдали за тем, как постепенно душат их товарищей в Испании, и хоть бы устроили одну забастовку в их поддержку ^[43]. Зато когда их собственной стране (стране лорда Наффилда ^[44] и барона Монтегю Нормана ^[45]) угрожала опасность, они повели себя совсем иначе. Англия оказалась на грани военного вторжения, и Энтони Иден ^[46] обратился по радио к помощи местных волонтеров. В первые же двадцать четыре часа откликнулось четверть миллиона человек и еще миллион в последующий месяц. Достаточно сравнить эти цифры, например, с числом военных отказников, чтобы убедиться в громадном перевесе традиционных ценностей над новейшими.

Хотя в Англии патриотизм по-разному проявляется в разных социальных классах, он служит своего рода связующей нитью. Вот только европеизированные интеллектуалы к этому невосприимчивы. В качестве позитивной эмоции он сильнее проявляется в среднем классе, нежели у аристократии – скажем, дешевые публичные школы больше подвержены патриотическим проявлениям, чем дорогие частные, – число же откровенных богачей-предателей типа Лаваля-Квислинга ^[47], по всей видимости, совсем невелико. В рабочем классе патриотизм сильно развит на подсознательном уровне. При виде британского флага сердце у рабочего не начинает учащенно биться. Зато и пресловутое «островное» сознание, а также ксенофобия куда более присущи рабочему классу, чем буржуазии. Во всех странах национальное самосознание сильнее развито у бедного населения, но рабочий класс в Англии отличается особой нетерпимостью ко всему иноземному. Даже когда его представители вынуждены годами жить за границей, они отказываются привыкать к чужой пище и учить иностранные языки. Почти каждый англичанин рабочих кровей считает, что есть что-то бабье в том, чтобы правильно произносить «не наше» слово. Война 1914–1918 годов была тем редким случаем, когда британский рабочий класс находился в прямом контакте с иностранцами. В результате наши рабочие вернулись домой с ненавистью ко всем европейцам, кроме немцев, чьей отвагой они восхищались. За четыре года пребывания на французской почве они даже не пристрастились к местному вину. Островная психология англичан, их отказ воспринимать иностранцев всерьез являются блажью, за которую периодически приходится дорого платить. Но она часть английской загадки, и интеллектуалы, пытавшиеся это поломать, в целом принесли больше вреда, чем пользы. В конечном счете это качество национального характера отталкивает туриста и останавливает завоевателя.