Страсти ума - Ирвинг Стоун Страница 20

Император Франц–Иосиф пренебрег этими доводами. В декабре 1857 года он издал указ об уничтожении «крепостной стены и укреплений внутреннего города, а также прилегающих рвов». Потребовалось почти пять лет, чтобы разрушить стену, засыпать рвы, сровнять откосы. К 1365 году возникшая на месте стены и укреплений Рингштрассе с выходом части ее к Дунаю, с ее жилыми домами–дворцами, роскошным оперным театром, похожим на Акрополь зданием парламента, неоготической ратушей, новым университетом, тенистым бульваром и садами, с липами, благоухающими в июне, и розами, расцветающими во второй половине лета и осенью, превратила Вену в один из самых красивых городов Европы. Для жителей Вены Рингштрассе была таким же эталоном красоты, как Елисейские поля в Париже. Она стала своеобразным символом Австро–Венгерской империи, навсегда занявшим свое место в культуре западного мира.

Сгустились сумерки. Фонарщики зажигали газовые уличные фонари с помощью длинных раздвигающихся шестов. Они откидывали крюком стеклянную боковину, открывали газовый кран, затем подносили пламя на конце шеста к горелке, регулировали огонь и, закрыв стеклянную боковину, переходили к следующему фонарю.

– Знаешь, Зиги, – воскликнула Марта, – побыв пару месяцев в моем родном городе, я почувствовала, что мне не хватает Вены.

– Может быть, отчасти я виноват? Он нежно поцеловал ее.

– Похоже, что я применю метафору не к месту, но верно, что отношения становятся более прочными, если выдержали испытания. Теперь мы знаем, что корабль не рассыплется при первом же шторме. Марта прислонилась к стволу каштана.

– Меня укачивает в плохую погоду. Не следует ли отказаться от всяких ссор? Зачем сражаться против того, кого любишь? Почему бы тебе не оставаться на мостике и не вести корабль, а мне поручить роль механика? Они оба равны на борту корабля, но выполняют разные задачи.

Ему понравилось ее замечание, но в то же время он помрачнел: «Я даже не знаю, какую гавань ищу». Она прижалась своим плечом к его плечу.

– Почему ты так недоволен результатами, которых добился за это лето?

– Потому что, на мой взгляд, я мало продвинулся, чтобы оправдать потерю двух месяцев, а это ведь оттяжка нашей свадьбы.

– В таком случае мысль о нашей свадьбе становится для тебя бременем. Ты должен думать только о завершении учебы.

– Возможно, меня беспокоит неясность, какое отделение мне следует выбрать. Дерматология важна для общей практики, но область малоприятная. Курс, который мне больше всего нравится, – это курс клинической психиатрии, который ведет профессор Мейнерт, курс анатомии мозга. Мейнерт благосклонно относился к моей работе, когда я был студентом, и я глубоко уважаю его. Он говорит, что я могу немедленно начать подготовку у него. В то же время ходят слухи, что профессор Йенского университета Герман Нотнагель приглашен возглавить клинику внутренних болезней. Если это верно, тогда ему потребуются ассистенты…

Эли дал знак рукой, что им пора возвращаться домой. Марта буркнула:

– Я сказала маме, что приведу тебя на ужин.

– А она знает о наших намерениях?

– Подозревает.

– Каково же ее отношение?

– Она говорит: «Почему мои дети выбирают нищих партнеров? Что за доблесть быть бедным?»

Когда Зигмунд узнал, что Нотнагеля официально пригласили в Вену, он послал Брейерам записку с вопросом, не может ли он с Мартой посетить их для беседы. Зигмунд и Марта решили сказать фрау Бернейс, куда они идут, и поэтому им не нужны сопровождающие. Марта надела голубое шелковое платье с вязаным воротником и манжетами. Она догадывалась, что Зигмунд выбрал дом Брейеров как образец для их будущего дома. Она чувствовала также, что ей придется выдержать испытание.

У Матильды Брейер не было намерения испытывать Марту. Она провела ее и Зигмунда в столовую, где был накрыт свежей белой скатертью стол, уставленный тарелками с шоколадным тортом. Когда Иозеф спустился из своей лаборатории, Матильда поставила по незыблемой и священной венской традиции тарелки с парой сосисок. Подать одну или три сосиски было немыслимо, как немыслимо представить себе брак с самим собой или брак между тремя.

Матильда выглядела прекрасно. Месяц, проведенный в Венеции, залечил все раны. Марта слегка прикоснулась к пище. Она сидела спокойно, вслушиваясь в оживленный разговор друзей. Матильда понимала, как трудно впервые пришедшей девушке войти в круг давно знающих друг друга людей, и старалась уделять Марте больше внимания.

Когда Зигмунд рассказал Йозефу о назначении Нотнагеля и о своем желании стать его ассистентом, тот наклонил голову к плечу и задумчиво улыбнулся.

– Для молодого человека, смирившегося с суровостью частной практики, ты, я должен сказать, быстро меняешь позиции.

– Только когда появляется возможность!

Они оба рассмеялись, и напряжение исчезло. Затем Йозеф заметил:

– Но ты прав, идя по этому пути. Видишь ли, две самые известные книги Нотнагеля помимо оригинального справочника по фармакологии – это «Диагноз заболеваний мозга» и«Экспериментальное исследование функций мозга». В Вене он уважает больше всех Теодора Мейнерта. Тебе следует немедленно запастись рекомендацией Мейнерта.

Профессор Герман Нотнагель едва успел устроиться в отведенных ему апартаментах, как пришел Зигмунд с письмом от профессора Теодора Мейнерта, рекомендовавшего его в качестве автора важных гистологических работ… Квартира еще хранила запах краски после ремонта. Гостиная, где горничная просила его подождать, была обставлена в тюрингском стиле. Подобно профессору Бильроту, Нотнагелю везло: в роли директора университетской медицинской клиники, а не института, который возглавлял профессор Брюкке, он имел право заниматься частной практикой. Говорили, что он редко возвращался домой без того, чтобы его не дожидался десяток пациентов, готовых заплатить десять гульденов за осмотр.

На стенах висели портреты четырех детей Нотнагеля, а на мольберте был выставлен портрет жены профессора, умершей два года назад. У мольберта на полу стояла ваза с живыми цветами. После смерти жены профессор Нотнагель сказал:

– Когда исчезает любовь, остается лишь работа.

Воспитанный на поэзии Шиллера, боготворившего женщин, он считал, что их следует ограждать от мирских тревог, оберегать их деликатность и их чувства. Он был убежденным противником допуска женщин к изучению медицины в университеты, где преподавал.

Герман Нотнагель был идеалистом. Он говорил своим студентам:

– Хорошим врачом может быть только хороший человек.

На книжных полках, которые осматривал Зигмунд, стояли книги немецких классиков, пьесы греческих и римских авторов, английские романы и необычный набор библий на арамейском и греческом языках. Очевидно, интерес Нотнагеля к литературе был столь же большим, как интерес профессора Брюкке к живописи и Бильрота – к музыке. Зигмунд спросил сам себя: «Не вызвана ли глубокая приверженность этих людей к искусству тем, что они обладают универсальным умом? И не та ли способность, которая позволяет им с помощью воображения и смелого взлета интеллекта делать открытия в науке, наделяет их возможностью понимать искусство?»