Всего лишь женщина - Франсис Карко Страница 2

Мариэтта внушала мне ужас. Я не мог приблизиться к ней без тайного страха, который сжимал мне горло и неприятно действовал на нервы. При этом в Мариэтте не было ничего, что оправдывало бы мое отвращение к ней. Напротив. Из всех наших служанок она, вне всякого сомнения, обладала наиболее приятной внешностью и лучше всех одевалась. Окружающие даже находили ее симпатичной; у нее было для этого все необходимое: миловидное лицо, светлые, очень густые, всегда красиво причесанные волосы и сдержанные манеры. Добавьте к этому живые, умные, слегка раскосые глаза, пышную грудь, хорошо прилаженные руки и ноги, и вы будете иметь о ней достаточно полное представление.

Я, черт возьми, прекрасно понимал все это, но, видя ее такой, какой она была, не мог испытывать к ней — из-за этого странного случая — ничего, кроме сильнейшего отвращения. А разве стал бы я так внимательно рассматривать ее, не будь этого чувства отвращения? Трудно сказать. Так или иначе, но именно этому чувству я повиновался, когда, не отрывая глаз, смотрел, как эта крепко сложенная, хорошенькая девушка хлопочет по дому.

Прошло больше месяца, а Мариэтта, вовсе не догадываясь об охватившей меня глубокой неприязни, первой со мной здоровалась, заговаривала, прислуживала мне за столом… одним словом, была настолько мила и любезна, насколько это было возможно. Я же едва отвечал на ее приветствия или, когда она пыталась завести со мной разговор, потупив взгляд, молча уходил.

Скорее всего, я был зол на Мариэтту за то, что она так ловко скрывала от меня свою игру, поскольку уж она-то, верно, знала побольше меня обо всей этой истории с дьяволом, которая так сильно меня мучила. Я ничего не понимал. А то, что Мариэтта, и тогда, когда все это случилось, и в последующие дни точно так же выполняла свою работу, оставаясь такой, какой была всегда, придавало моим мукам странноватую окраску и только усиливало мое недоумение.

Впрочем, через какое-то время мои мучения стали больше походить на меланхолию, которую я не мог скрыть от матери, но она отнесла ее на счет «взросления», хотя переходный период остался у меня уже позади и я чувствовал себя вполне сформировавшимся. Я, понятно, не собирался ни разубеждать ее, ни делиться с ней своими переживаниями. Однако время от времени мною овладевало желание высказаться, но то было желание, изначально обреченное на неудачу, сопровождаемое приступами мрачного настроения и уныния, периодами страха и подавленности, после которых я чувствовал себя вконец опустошенным. Обычно в таких случаях я уходил за город, в поля, гулял там часами и возвращался домой только тогда, когда мог быть уверен, что создал достаточно надежную преграду для потока готовых сорваться с моих губ шокирующих слов. А то ведь, Боже мой, чего бы я только не наговорил! И чего бы только не подумали люди о Мариэтте и о том нелепом возбуждении, в которое приводило меня связавшее нас воспоминание! Я старался даже и не думать об этом… Однако именно вот так, пребывая в состоянии транса и постоянно борясь с собой, я стал постепенно замечать, что влюбился в Мариэтту.

Сделанное открытие ошеломило меня и наполнило душу необычной робостью. Я то вдруг беспричинно краснел, то столь же беспричинно бледнел. Я не знал, что предпринять, и, если оказывался с Мариэттой наедине в комнате, то вместо того чтобы заговорить с ней, тут же стремительно выходил, терзаясь унизительным для меня смятением. Она, безусловно, это замечала, что не придавало мне храбрости, чтобы плести ей всякий вздор, а, наоборот, окончательно сковывало меня. Какие все-таки глупые были эти мои первые любовные увлечения, и как же я от них страдал! Дело в том, что в них не было ничего чистого. И я это чувствовал, несмотря на почти полное отсутствие знаний об удовольствиях, которых ждут от женщин.

…То удовольствие, которое я ждал от Мариэтты, не было, однако, исключительно плодом моего воображения. К тому времени я уже не мог не знать, чем женщина отличается от мужчины, и частично удовлетворенное любопытство лишь разжигало мой интерес. Но при этом какие только фантазии не возникали у меня по этому поводу! Как ни приятно мне было наблюдать за Мариэттой, когда однажды я застал ее сидящей чуть выше меня на лестнице, я тем не менее вовсе не был уверен, что это был единственный способ удовлетворить свое любопытство и получить тысячу наслаждений. Отсутствие подобной уверенности портило все. Из-за этого я то вдруг набирался решимости познать Мариэтту как можно скорее, то у меня возникал страх, что я не буду обладать ею никогда. В общем, должен признаться, что, будучи порой достаточно предприимчив, я всегда слегка побаивался Мариэтту, как из-за дьявола, так и из-за собственной невинности, внушавшей мне мысль, что это именно его я увидел у нее под юбками.

Столь чрезмерная наивность никоим образом не способствовала ускорению событий, и они, вероятно, затянулись бы на неопределенно долгое время, если бы не вмешательство все того же дьявола. Я боялся его уже меньше, но все-таки он мерещился мне повсюду, и Мариэтта каждым своим движением напоминала о нем. А то с чего бы вдруг она стала как-то по-иному смотреть на меня, исподтишка наблюдать за мной, в то время как я старался изо всех сил не выдать, насколько сам занят ею? Тут было нечто не совсем понятное. Однако я не смел ни начать разговор, ни выразить свою досаду, так как взгляд Мариэтты, встречаясь с моим, был настолько наполнен смыслом, что заставлял утихать все мои сомнения.

Вскоре я обнаружил некую пикантность овладевшей мною склонности, втайне упиваясь разницей и в возрасте, и в положении, которая, казалось бы, должна была разделять нас с Мариэттой. Я видел, что она была взрослой женщиной, тогда как я еще оставался ребенком; она была служанкой, а я — хозяином. Однако подобная разница лишь усугубляла мое мучительное желание вплоть до того самого дня, когда мне пришла в голову мысль, что, поскольку я не решаюсь сделать первый шаг, то хорошо было подтолкнуть к нему Мариэтту, что я и исполнил.

Она гладила белье в комнате, когда я вечером вернулся из коллежа.