В польских лесах - Иосиф Опатошу Страница 2

Отец Мордхе Авром был женат второй раз. Ему было за пятьдесят. Среднего роста, широкоплечий, с длинной, по пояс, седеющей бородой, он следовал примеру тех евреев, которые не прячут деньги в кошелек, а просто бросают их в карман, чтобы они звенели и чтобы легче было щедрой рукой раздавать милостыню.

Реб Авром был состоятельным человеком. Люди утверждали, что если бы он не был таким чудаком, то мог бы сильно разбогатеть. Соседи-помещики предлагали ему покупать у них хлеб и шерсть. Но он, кроме леса, ничего покупать не хотел. Узнав, что Шамай Шафт, местный хасид, скупердяй, который, бывало, жил у него по целым неделям и которого он ввел к помещикам, берет у тех хлеб на корню буквально за бесценок, Авром избил его, крича о посрамлении достоинства еврейского народа, и приказал не пускать больше Шамая к себе в дом. Шамай смирнехонько принял побои. Он был уже тогда богаче Аврома, но, несмотря на это, ползал перед ним на четвереньках, глядя ему в глаза с виноватым видом побитой собаки.

Авром несколько раз в год ездил в Коцк. И когда ему приходилось в субботу оказаться в дороге, он устраивал торжественные субботние трапезы и приглашал к столу всех местных хасидов. За столом коцкинцы избегали бесед о святой Торе. Они знали, что Авром человек правоверный, однако довольно легкомысленный, любит шутку и часто посмеивается над самим ребе. Однажды он вывел из-за стола хасида-простачка и, склонившись к его уху, спросил, да так громко, что все слышали: почему, мол, реб Менделе окружил себя столькими тетушками и невестками, как — прости ему Господь это сравнение — поп в деревне? Эти слова он громко повторил несколько раз и рассмеялся. А когда реб Менделе после смерти жены вторично женился на одной из своих родственниц и та через шесть месяцев родила, Авром в присутствии хасидов заметил, что теперь ему наконец-то стал понятен стих: «Дела праведников совершаются руками других». «Я имею в виду совсем другое! Я имею в виду Бога». — Авром говорил отрывисто, словно оправдываясь, делая при этом дурашливое лицо и посмеиваясь.

Хасиды, готовые убить каждого за подобную выходку, глупо улыбались шуточкам Аврома. Они стыдились друг друга, словно иноверец грубо пошутил в присутствии изучающих Тору евреев. Но изучающие Тору не принимают такое близко к сердцу, они знают цену словам иноверца. Именно так хасиды всегда воспринимали шуточки Аврома. Они знали, что Авром часто говорит глупости, но, по сути, он хороший парень, с еврейским сердцем, щедр на деньги, поэтому община старалась не слышать того, что он говорит.

От первой жены у Аврома не было детей. Сидя с молодыми хасидами за бутылкой, он сам рассказывал, когда бывал в хорошем настроении, что при первой жене отнюдь не служил образцом добродетели. Немало парочек из близлежащих местечек едва не развелось из-за него.

После смерти первой жены он, однако, покаялся, пригласил к себе молодого отшельника из Коцка и занялся изучением Торы. Ровно через год (ему было тогда сорок) он женился вторично, на дочери раввина. Двойреле происходила из весьма знатной семьи; раввин писал, что она родилась «в святости и чистоте». Ко дню свадьбы Двойреле не было еще и шестнадцати лет. Тихая, застенчивая девушка напоминала нежное растение, способное погибнуть от малейшего прикосновения. Первое время после свадьбы Авром жил в тревоге. Когда он обнимал жену, ему казалось, что она вот-вот сломается. Вообще, у него постоянно было такое чувство, какое бывает у взрослого человека, когда он держит на руках новорожденного ребенка и боится причинить ему боль.

Двойреле была очень набожна. Ходила постоянно с молитвенником в руках, покорно исполняла все, что требовал муж. Часто она посылала деньги цадикам, чтобы те молились за спасение ее души; зажигала по пятницам девять свечей и шептала над ними священные слова. Когда однажды Авром во время молитвы обнял ее, она не сопротивлялась, не произнесла ни слова, но потом плакала в тиши, думая, что Бог именно за это карает ее и не посылает детей. К тому же после свадьбы она сразу начала хворать.

Авром в душе благоговел перед женой, обращался с ней очень бережно, возил в Данциг к врачам и, куда бы ни ездил сам, всегда привозил ей подарки.

Через три года после свадьбы Двойреле родила сына. Мордхе рос задумчивым, молчаливым ребенком. Дружил он только с Вацеком, сыном лесника, который был его однолеткой. Когда его спрашивали о чем-нибудь, он отвечал не сразу, будто силясь понять, о чем идет речь. Часто говорил невпопад, краснел, но глядел своими большими серыми глазами так открыто и доверчиво, что его нельзя было не полюбить. С детских лет не мог он смотреть, как дети рыбаков мучают домашних животных. Правда, когда он в первый раз увидел, как у них во дворе режут кур, это его почти не тронуло. Однако потом ему целую неделю снился резник с окровавленным ножом в зубах, с испуганными глазами (почти у всех резников такие глаза), и это терзало его до тех пор, пока он не проснулся однажды расстроенный, сел на кровати, долго не двигался, а потом пошел в сарай к курам. И если бы отец в тот момент не заглянул в сарай, никто бы и не поверил, что мальчик с большими задумчивыми глазами, который никогда и мухи не обидел, зарезал курицу.

Случай с курицей Мордхе запомнил на всю жизнь, как и побои, которые он тогда получил от отца, и всегда удивлялся, как могло прийти ему в голову сделать такое.

К десяти годам отец привел к Мордхе меламеда Шлойме, известного знатока Талмуда. Учитель был лет пятидесяти, с лысой головой; спереди у него торчало несколько сиротливых волосков, а у затылка вились редкие локоны, как у ребенка. На макушке сидела, точно приросшая, засаленная ермолка. Летом и зимой носил он потертый шелковый лапсердак, на котором от шелка почти и следа не осталось — была только подкладка да два ряда больших пуговиц. Лицо с толстыми улыбающимися губами обросло всклокоченной бородой с проседью, и, если б не она, лицо было бы круглым, будто луна. Посреди бороды виднелась желтая выемка, словно выеденная табачными каплями, которые всегда стекали с его носа.

Шлойме был ленив, как цыган. Он мало занимался с Мордхе. Целыми днями лежал на кушетке, засунув руку под голову, нюхал табак и пересказывал хасидские истории. Их он знал без счету. С тем же воодушевлением, с каким говорил о ребе, рассказывал он и о Наполеоне III. Учитель считал Наполеона величайшим чародеем, который выигрывал сражения с помощью особых машин; те якобы вызывали у противника насморк. Так он и одерживал победы в войнах.