Олух Царя Небесного - Вильгельм Дихтер Страница 19

— Молодые евреи женятся между собой, — сказала она. — Мне уже двое предлагали выйти замуж. Были в меня влюблены еще в гимназии. Но они нищие. Сами нуждаются в помощи. Вчера мне сделал предложение Михал. Он работает в нефтяном тресте. Ему нужна женщина, чтобы создала дом.

Я заметил, что лопухи у забора исчезли. Видимо, кто-то их съел. С деревьев попадало уже столько листьев, что между черными ветками виден был наш двор. Интересно, что пан Скиба развесил на крюках в кладовке?

— Михал тоже был в меня влюблен, — продолжала мать, — но я об этом даже не догадывалась. Он из бедной семьи, жил в Раточине. Но учился прекрасно, и его освободили от платы за обучение. После гимназии получил стипендию в Львовском политехническом, хотя уже действовал numerus clauses [18]. Закончил с отличием химический факультет.

Я провел языком по зубам и нёбу, отлепляя шоколад. Мать забарабанила пальцами по столу.

— Его мать, сестру и брата отправили в лагерь, — сказала она. — Жену сожгли в синагоге. Сыночка убили.

— Как его звали? — спросил я.

— Кого?

— Сыночка.

— Не знаю.

Я отломил еще кусочек шоколада.

— Вчера я ему сказала, что не люблю его. Может, и полюблю когда-нибудь, но сейчас не могу. Нюся говорит, что нельзя думать только о себе — тебе нужен отец.

* * *

Михал повел меня гулять. Мы пошли по песчаной дороге, которая ни с какой другой не пересекалась и бежала прямо вперед, теряясь в собственной пыли. Я неохотно тащился за ним, потому что у меня распухли колени. Михал посмотрел на часы. В тресте на собрании его ждали товарищи.

— Ноги болят? — спросил он.

— Да.

— Тебе нужна палка.

Мне вспомнился приснившийся ночью сон. Обычно я спал на боку, подтянув к подбородку колени, но вчера перевернулся на спину и раскинул руки, как отец на подстилке. Во дворе появились немцы с винтовками. Заглянули в окно. Вошли в кухню и открыли дверь с железной ручкой. Спрыгнули с рисунка Кукрыниксов, пришпиленного булавкой к кровати. Пули ударили мне в грудь.

— Ты спишь на ходу. — Михал потряс меня за плечо.

— Нет, не сплю.

Я чувствовал, что за мной идет отец. Я попросил его, чтобы он согласился на Михала. Он не хотел. Я повторил просьбу — не помогло. Только когда я сказал вполголоса: «Папа, помоги тем, кого я люблю, и Михалу тоже», — у меня перестало сдавливать горло.

— Что ты там бормочешь? Витаешь в облаках.

— Нет, не витаю.

Михал посмотрел на часы и взял меня за руку. Пальцы у него были, как у дедушки, — короткие, с аккуратно обстриженными ногтями.

— Мы с твоей мамой хотим пожениться, — сказал он. — Я знаю, как сильно ты любил отца. Я тебе его не заменю, но буду о тебе заботиться. Помогу получить образование, потому что при социализме это единственное богатство. Маме тоже причитается кое-что после того, что она пережила. Я потерял жену и двухмесячного сыночка. Я хотел взять их в Россию, но тесть сказал, что с малышом нечего ехать.

— Как его звали? — спросил я.

— Кого?

— Сыночка.

— Ромусь.

Может ли Господь Бог изменить то, что сам написал в книгах жизни и смерти? Наверно, может. Я ведь слышал, как дедушка обещал ему, что позволит увести себя из казарм, если он нас спасет. А Ромусь? Тереза наверняка просила Бога, чтобы вместо Ромуся он забрал ее. Но для замены она не годилась, потому что должна была погибнуть сама. А я — мог я умереть вместо Ромуся?

* * *

Мать с Михалом пошли в Раточин. Я остался с Андей Кац, которая шила на машинке. Растянувшись на полу, читал про битву шляхты с москалями и играл с пауком, который пытался удрать под буфет. Когда я пододвигал к нему палец, он пятился, а когда я отдергивал руку, снова устремлялся к буфету. Перебирая тонкими ножками, держался на одном и том же расстоянии от пальца.

Так же двигался старый Матек, отбиваясь саблей от штыка Ефрейтора. Свободной рукой он надел на нос очки. (Дедушка тоже надевал очки в проволочной оправе, не переставая писать в бухгалтерской книге.) Не сводя глаз с противника, Матек начал отступать. Ефрейтор, уверенный в победе, ткнул штыком так сильно, что потерял равновесие. Матек выбил у него винтовку и принялся рубить по рукам и лицу.

Ефрейтор наземь пал, а фехтовал едва ли

Не лучше всех в полку, имел кресты, медали… [19]

Мрачный и таинственный граф во главе своих людей мчался галопом прямо на изготовившийся стрелять полубатальон русской пехоты. Я воображал графа похожим на Кубу, который тоже ничего не боялся и всегда делал, что хотел.

Стемнело. Я оставил открытую книгу на полу и встал. Паук убежал под буфет. За окном ничего не было видно. Может быть, на них кто-нибудь напал? Михала убили, а мать лежит раненая во дворе. Она стонет, а я не слышу, потому что стрекочет швейная машинка.

Я поднял ногу и замер. Заболело колено. Я старался дышать как можно реже, однако совсем перестать не мог. Когда шум в ушах заглушил стрекочущую машинку, мне показалось, что я остановил время. Теперь мать не истечет кровью. Не опуская ноги, я ждал, пока кто-нибудь придет к ней на помощь, потому что сам выйти во двор боялся.

— Мишигене! — рассмеялась Андя Кац. — Почему ты стоишь как аист?

Мы услышали их голоса за окном. Андя Кац поставила на стол тарелки. Вошел Михал, в одной рубашке, неся в охапке красную пуховую перину. За ним мать в его черной куртке, наброшенной на плечи.

— На нефтяных вышках опять горят лампочки, — сказала она.

Михал отнес перину в комнату и на обратном пути поднял мою книжку с пола.

— Не читай лежа, — сказал он. — Глаза испортишь.

— Для чтения есть стол, — добавила мать.

* * *

Михал съел суп и ушел. (Утром в трест должен был приехать какой-то важный начальник из Львова.) Мать поставила грязные тарелки с ложками на печку, чтобы завтра вымыть их с песком, и начала рассказывать, как они побывали в Раточине.

Дорога была долгая. Они поднимались с одного пригорка на другой, и с каждым разом становилось все лучше и дальше видно. Ветер срывал с деревьев последние листья и гнал их над жнивьем на нефтяные поля. Вышки, издалека похожие на воткнутые в землю спички, тянулись вплоть до темного леса. Михал указал на одинокую хату внизу. Это был его дом. Они стали спускаться. Хата исчезала и появлялась между пригорками и деревьями, будто перескакивала с места на место.