Фея Хлебных Крошек - Шарль Нодье Страница 18

От Гранвиля до песчаных равнин, окружающих гору Сен-Мишель, путь неблизкий, причем самая короткая дорога вовсе не самая надежная, однако, если у меня выдавалось три свободных дня, а такое нередко случалось по большим праздникам, я охотно отправлялся туда, дядюшка же был счастлив, видя, что я участвую в морских приключениях, не подвергаясь при этом серьезным опасностям. Я уже говорил, что по дороге иногда встречал Фею Хлебных Крошек – большую почитательницу святого Михаила, и встречи эти неизменно доставляли мне большую радость, потому что у Феи Хлебных Крошек всегда имелись наготове чудесные воспоминания, которые делали беседы с нею интереснейшими и благодетельнейшими в мире. Не знаю, как это получалось, но, поговорив час с Феей Хлебных Крошек, я узнавал гораздо больше полезных вещей, чем мог бы узнать из книг за целый месяц, ибо благодаря дальним странствиям и природному здравому смыслу она превзошла все науки и все языки мира. Вдобавок она умела излагать свои мысли столь увлекательно и столь ясно, что я с удивлением обнаруживал их запечатлевшимися в моей памяти так же точно, как если бы они отражались в зеркале. Нужно заметить, что, идя рядом с Феей Хлебных Крошек, мне никогда не приходилось замедлять шаг; несмотря на свой преклонный возраст, она, казалось, не шла, а скользила по песку, и часто случалось так, что не успевал я смерить взглядом высокий утес, как она уже оказывалась на его вершине и со смехом кричала мне оттуда: «Ну что, дружок, тебе помочь?»

Однажды, когда мы вот так вместе возвращались домой, обсуждая мелкие естественно-научные открытия, сделанные мною накануне, и Фея Хлебных Крошек описывала мне с точностью, достойной прекрасно иллюстрированного ученого труда, деревья с большими цветами, произрастающие в американских лесах, и сине-золотых бабочек, обитающих в Индии, я спросил ее:

– Отчего же выходит, Фея Хлебных Крошек, что из всех ваших путешествий вы всегда возвращаетесь в Гранвиль, который нравится мне, потому что я родился в этом городе и с ним связаны все воспоминания моего детства, но который для вас не может иметь притягательности родного края, где все вещи кажутся лучше, чем они есть на самом деле? Признаюсь, это меня немного удивляет.

– Именно та притягательность родного края, о которой ты говоришь, и влечет меня в портовые города, откуда открывается дорога на Восток; я надеюсь, что рано или поздно моряки из милости возьмут меня на корабль; долгие войны, ведшиеся в течение всего твоего детства и кончившиеся только недавно, [82]до сих пор не позволяли мне питать эту надежду. Не знай я тебя, как сожалела бы я о том, что покинула Гринок, откуда корабли отправляются в плавание ежедневно и где мне, уж во всяком случае, не приходилось бы спать на холодных камнях паперти, открытой всем ветрам, – ведь в Гриноке у меня был и, коли есть на то Господня воля, остался и поныне прелестный маленький домик, прилепившийся к стене арсенала. [83]Другая же причина, – продолжала она жеманно, ободряя меня жестом и взглядом, – заключается в моей любви к жестокому мальчишке, который не замечает моей нежности.

Тут, словно спохватившись, она опустила глаза, вздохнула и, казалось, смахнула тыльной стороной руки набежавшую слезу.

– Оставим, оставим поскорее эту шутку, не подобающую ни вашему возрасту, ни моему, – сказал я, – такая набожная и здравомыслящая женщина, как вы, может заговорить об этом смеху ради, но в серьезном разговоре подобным шуткам не место. Теперь, когда мир уже заключен, вы сможете, уплатив двадцать луидоров [84]из моих сбережений, без всякого труда добраться до Гринока, который находится не на краю света, а, если я не ошибаюсь, в шести или семи лье к западу от Глазго, в графстве Ренфру. Как видите, матушка, если вам этого хочется и если вы полагаете, что в Гриноке вам будет лучше, чем в Гранвиле, я с радостью избавлю вас от необходимости прибегать к великодушию моряков.

– И ты хочешь, Мишель, чтобы я приняла эти деньги от тебя – от тебя, чье состояние, возможно, погибло без возврата, хотя ты об этом и не подозреваешь?

– Судьба моего состояния мне неизвестна, – отвечал я, – но богатство труженика заключается в его руках и мужестве; обучение мое окончено, умение трудиться испытано, я крепок телом и тверд духом. Следственно, в будущем я могу лишиться только того, чего Провидению будет угодно меня лишить, и заранее готов подчиниться его воле, ибо оно лучше нас знает наше предназначение.

– Я благодарна тебе за твое великодушие, – возразила Фея Хлебных Крошек, – но ты ведь понимаешь, что оно немало смущает мое целомудрие и мою щепетильность. Добро бы еще ты оставил мне надежду однажды соединить мое скромное состояние с твоим и сделаться твоей счастливой женушкой!

– Ну-ну, Фея Хлебных Крошек, об этом можете не беспокоиться, – возразил я в свой черед, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – По правде говоря, я нынче еще вовсе не готов к такому ответственному шагу, как вступление в брак, но всему в жизни приходит свой срок; если будет на то воля Божия, мы еще свидимся, и если к тому времени я уже достигну возраста, подходящего для принятия столь серьезных решений, то, глядишь, и приму его. По крайней мере я могу вас заверить, что до сих пор никому не давал обещания, которое помешало бы мне так поступить!

– Я счастлива это слышать, дорогой Мишель, но меня смущает еще одна вещь. Мне случалось иногда делиться с тобою познаниями и помогать тебе советами; ты и сегодня еще не настолько вырос, чтобы обходиться без них. Если ты снабдишь меня деньгами для возвращения в Гринок, не будет ли тебе чего-нибудь недоставать после моего отъезда?

– Только одного, Фея Хлебных Крошек, – уверенности, что вы счастливы.

Сказав это, я ласково пожал ее маленькую ручку, которая тотчас дрогнула, и, взглянув ей в глаза, увидел, что в них вспыхнул такой огонь, какого мне еще не доводилось видеть ни в одних женских глазах.

Неужели эта бедная старая женщина в самом деле любит меня, спрашивал я себя, расставшись с нею.