Жизнь холостяка - Оноре де Бальзак Страница 17

— Хитрая старуха! — сказал он, улыбаясь, когда Агата сообщила ему, почему запаздывает завтрак.

Старый Дерош, последний друг бедных женщин, несмотря на свой суровый характер, помнил, что он получил должность благодаря Бридо, и взял на себя в качестве признанного дипломата деликатное поручение, данное ему г-жой Декуэн. Он пришел к Агате пообедать и уведомить ее, что ей необходимо завтра пойти в казначейство на улицу Вивьен подписать перевод части проданной ренты и взять купон на шестьсот оставшихся у нее франков. Старый чиновник покинул несчастный дом только после того, как заставил Филиппа подписать прошение военному министру о восстановлении его в рядах армии. Дерош обещал обеим женщинам протолкнуть прошение в Военном министерстве и воспользоваться победой герцога над Филиппом у танцовщицы, чтобы добиться покровительства этого знатного вельможи.

— Не пройдет и трех месяцев, как он будет подполковником в полку герцога де Мофриньеза, и вы избавитесь от забот о нем.

Дерош ушел, осыпанный благословениями обеих женщин и Жозефа. Что касается газеты, то два месяца спустя она, согласно предсказаниям Фино, перестала выходить. Таким образом, проступок Филиппа не вызвал в обществе никакого отголоска. Но материнскому чувству Агаты была нанесена глубокая рана. Ее вера в сына была поколеблена, отныне она жила в непрестанной тревоге, сменявшейся относительным спокойствием, когда она видела, что ее зловещие опасения не сбываются.

Если люди, наделенные физической храбростью, но нравственно подлые и гнусные, каким и был Филипп, видят, что после катастрофы, при которой едва не погибла их репутация, все идет обычным порядком, то такая снисходительность семьи или друзей является для них поощрением. Они рассчитывают на безнаказанность: вдохновляемые своим извращенным умом и стремлением удовлетворить свои страсти, они устанавливают, каким образом им удалось обойти законы общества, и тогда становятся поразительно ловкими. Две недели спустя Филипп снова стал скучающим бездельником и возобновил свои посещения кофеен, сиденье за столиком, услажденное стаканчиками спиртного, долгие партии на биллиарде в сопровождении пунша, ночные бдения за игрой, когда он, вовремя рискуя маленькими ставками, выигрывал небольшие суммы для поддержания этого беспорядочного образа жизни. Чтобы лучше обмануть мать и г-жу Декуэн, он притворялся бережливым, носил шляпу почти до неприличия засаленную и обтрепанную, заплатанные сапоги, потертый сюртук, на котором едва выделялась его красная орденская розетка, потемневшая от долгого пребывания в петлице, закапанная ликером и кофе; его зеленоватые замшевые перчатки служили ему долго, и в довершение всего он сменял свой атласный галстук только тогда, когда тот превращался в тряпку.

Мариетта была единственной любовью этого праздного малого; и измена танцовщицы еще больше очерствила его сердце. Когда случайно Филипп бывал в выигрыше или же ужинал со своим старым приятелем Жирудо, он из какого-то грубого презрения ко всему женскому полу искал утех у площадной Венеры. Впрочем, он соблюдал порядок — завтракал и обедал дома, каждую ночь возвращался к часу. После трех месяцев этой ужасной жизни бедная Агата опять возымела некоторое доверие к сыну.

Что до Жозефа, то, работая над великолепной картиной, которой впоследствии был обязан своей известностью, он не выходил из своей мастерской.

Полагаясь на мнение внука, старуха Декуэн верила в будущее Жозефа и расточала художнику материнские заботы: по утрам сама подавала ему завтрак, исполняла его поручения, чистила ему сапоги. Художник показывался только к обеду, а вечера проводил с друзьями по кружку. Впрочем, он много читал, приобретал те глубокие и серьезные знания, что даются только самообразованием, которым и занимаются в возрасте между двадцатью и тридцатью годами все даровитые люди. Агата редко видела Жозефа, но не беспокоилась о нем и думала только о Филиппе. Только он вызывал у нее то чередование возникающих опасений и утихающих страхов, которое до известной степени составляет жизнь чувства и так же необходимо для материнской любви, как и для страсти. Дерош, приходивший почти каждую неделю навестить вдову своего бывшего начальника и друга, обнадеживал ее: герцог Мофриньез просил назначить Филиппа в его полк, военный министр велел составить рапорт, и так как имя Бридо не значится ни в одном полицейском списке и за ним не числится судимости, то в первые месяцы нового года Филипп получит назначение на службу и будет восстановлен в правах. Чтобы обеспечить успех, Дерош привел в движение все свои связи; наведя справки в полицейской префектуре, он узнал, что Филипп убивает все вечера за игрой, и счел необходимым доверить эту тайну только г-же Декуэн, обязав ее следить за будущим подполковником, потому что какой-нибудь скандал мог все погубить; в настоящее время министр, пожалуй, еще не стал бы доискиваться, не игрок ли Филипп. Поступив же на военную службу, подполковник, несомненно, расстанется со своей страстью, порожденной бездельем. Агата, не принимавшая больше никого по вечерам, читала молитвенник, сидя у камина, а старуха Декуэн в это время гадала на картах, занималась толкованием своих снов и применяла правила «Кабалистики» к своим ставкам.

Она по-прежнему была одержима страстью игрока, не пропускала ни одного тиража лотереи, упорно добиваясь выигрыша «терна», который все еще не выходил. «Терн» насчитывал уже двадцать первый год, достигал совершеннолетия. Старуха связывала много надежд с этим ребяческим соображением. Один из номеров не выходил ни в одном тираже со времени учреждения лотереи, и г-жа Декуэн бесконечное число раз ставила на этот номер и на все комбинации из его трех цифр. Нижний тюфяк ее постели служил хранилищем сбережений бедной старухи; изредка она распарывала его, прятала туда золотую монету, тщательно завернутую в бумажку, монету, отвоеванную у самых насущных нужд, и вновь зашивала распоротое место. Она хотела во время последнего парижского тиража рискнуть всеми своими сбережениями, ставя на сочетания своего любимого «терна». Такая страсть, столь осуждаемая всеми, никогда не подвергалась изучению. Никто не понял, что это опиум нищеты. Разве лотерея, самая могущественная фея жизни, не приводит с собой вереницу магических надежд? Оборот рулетки, когда перед глазами игрока проходят необъятные количества золота и наслаждений, длится не дольше вспышки молнии, тогда как в лотерее эта великолепная молния длилась целых пять дней. Какая общественная сила может сейчас за сорок су сделать вас счастливым на пять дней и представить вам в мечте все блага цивилизации? Продажа табака — это форма налога, в тысячу раз более безнравственная, чем игорные дома; табак разрушает тело, мешает умственному развитию и одуряет народ, а лотерея ни в малейшей степени не причиняла такого вреда. Да к тому же страсть была поневоле упорядочена и промежутками времени, отделяющими тиражи друг от друга, и ожиданием именно того розыгрыша, который пользовался особенной любовью игрока. Старуха Декуэн ставила только на парижский розыгрыш. В продолжение двадцати лет, лелея надежду увидеть торжество своего «терна», она шла на огромные лишения, чтобы иметь возможность без помехи ставить на последний в году тираж. Когда она видела таинственные сны, — потому что не все ее сны были связаны с цифрами лотереи, — она спешила рассказать их Жозефу, так как лишь он один выслушивал ее и не только не бранил, но говорил ей те кроткие слова, которыми художники успокаивают вспышки неразумия. Все люди больших дарований уважают и понимают истинные страсти, они находят им объяснение и видят их корни в сердце или в голове. У Жозефа был свой взгляд на вещи. Его брат любил табак и ликеры, а старая «маменька» Декуэн любила «терн», мать любила бога. Дерош-сын любил судебные процессы, а Дерош-отец любил удить рыбу, — каждый, говорил он, что-нибудь любит. Сам же он любил прекрасное — во всем: любил поэзию Байрона, живопись Жерико, музыку Россини, романы Вальтера Скотта.