Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера - Питер Акройд Страница 16

«Увы мне, – стенал он, – зачем я только родился на белый свет? Сколько же еще, о жестокая и безжалостная Юнона, ты будешь длить свою войну против Фив? Царская кровь Кадма и Амфиона, основателей Фив, давно уже и пролита, и разбрызгана. Кадм был первым царем Фив. Я – его прямой потомок. Но что же сталось со мной? Ведь я теперь влачу жизнь раба или пленника, служа сквайром во дворце самого заклятого врага нашего города. Но Юноне и этого мало – она насылает на меня новый позор: я никому не осмеливаюсь открыть свое имя. Я никому не могу признаться, что я – благородный Архита. Я вынужден скрываться под именем ничтожного Филострата. О Юнона и твой беспощадный сын, Марс, – это вы двое погубили моих родных и близких. Выжили только я да Паламон, который ныне осужден Тесеем на мученичество пожизненного заточения. Да ведь и я сам – мученик. Я мученик любви. Любовь пронзила мне сердце своей стрелой. Мое сердце погибло раньше, чем окончилась моя жизнь. Я убежден: такая судьба была мне предначертана еще до моего рождения. Меня бесповоротно сгубили глаза Эмилии. Они – подтверждение моей смерти. Ничто в мире больше не имеет для меня значения. Все прочее мне безразлично. Ах, Эмилия, если б я только мог служить тебе!»

И с этими словами он упал на землю ничком и долго пролежал так, прежде чем снова встал на ноги.

Паламон, спрятавшийся совсем близко, слышал каждое слово любовных стенаний Архиты. У него было такое чувство, словно ему в сердце всадили меч, холодный как лед. Он весь трясся от гнева. Он больше не мог таиться в укрытии. И вот он, словно безумец, бледный как смерть, выскочил из чащи с криком:

«Архита! Архита! Злодей Архита! Подлый предатель Архита! Я поймал тебя! Ты называешь себя поклонником моей госпожи, Эмилии, ради которой я перенес столько страданий и боли. Ты – мой родственник и соратник, как я напоминал тебе много раз, – и что же ты натворил? Ты обманул Тесея. Ты жил при его дворе под чужим именем. Нет, ты не поступишь нечестно с Эмилией! Я – единственный, кто может и кто будет любить ее вечно. Да! Одному из нас придется умереть. Считай Паламона своим злейшим врагом. И пускай у меня нет оружия из-за того, что я по счастливой случайности только что бежал из тюрьмы, – что за дело! Ты или умрешь, или отречешься от своей любви к Эмилии. Выбирай, что тебе больше по душе. Иначе ты никогда не выйдешь из этого леса».

Тогда Архита, пылая гневом, обнажил меч. Он был яростен, как лев, учуявший добычу.

«Именем Всевышнего, – сказал он. – Если бы ты не был поражен лихорадкой, если бы вконец не спятил от любви, то ты сам не вышел бы живым из этой рощи. Если бы при тебе было оружие, то, без сомнения, ты сегодня же пал бы от моей руки. Я отказываюсь от союза с тобой, я признаю недействительными те узы клятвы, которые, по твоим словам, связывают нас с тобой. Как? Неужели ты, глупец, думаешь, что любовь – предмет торга? Что ее можно сдержать обетами? Я буду любить Эмилию, несмотря на все твои угрозы. – Он на миг умолк и утер пот со лба. – Так как ты – высокородный рыцарь, то, полагаю, ты должен добиваться права на любовь в смертельной схватке. Итак, клянусь тебе сейчас, что завтра мы с тобой встретимся в честном бою. Я принесу тебе сюда доспехи и оружие, но никто в Афинах об этом не узнает. Ты выберешь себе лучшие, а мне оставишь те, что похуже. Сегодня же я принесу тебе еду, и питье, и одеяла, чтобы ты мог устроить себе ложе. А если уж случится так, что ты завоюешь мою госпожу и убьешь меня в этом лесу, где мы сейчас находимся, то тогда хотя бы ты сможешь обладать ею с таким же полным правом, что и я».

И Паламон ответил: «Я принимаю твои условия».

Так они расстались, и оба поклялись исполнить свой рыцарский долг – вступить завтра в поединок.

О Купидон, бог любви, ты не ведаешь милосердия. Ты самый младший из богов, но ты ни с кем не желаешь разделять власть. Верно говорят: ни любовь, ни владычество не терпят соперников. Архита и Паламон – живой тому пример. Итак, Архита поскакал обратно в Афины, и еще до рассвета следующего дня он успел втайне раздобыть два рыцарских доспеха; оба были достаточно крепки, чтобы решить исход предстоящей битвы между благородными родственниками. А затем, вскочив на коня, он – в полном одиночестве, как и появился на свет, – отвез все вооружение и латы к месту будущего сражения.

Архита с Паламоном встретились в лесу, в назначенное время и в условленном месте. Оба старались сохранять самообладание и выглядеть хладнокровными – совсем как фракийские охотники, которые с невозмутимым видом поджидают льва или медведя. Слыша, как дикий зверь несется к ним через кусты и ветки деревьев, они думают про себя: «Вот мчится мой смертельный враг. Один из нас должен погибнуть. Или я убью его, когда он набросится на меня, или – если удача отвернется от меня – он растерзает меня». Паламон знал, что Архита силен, и Архита прекрасно помнил, как могуч Паламон. Они, не приветствуя друг друга и не здороваясь, без лишних слов помогли друг другу облачиться в доспехи. И были учтивы, словно родные братья. Но затем они вступили в смертную схватку, с мечами и копьями наготове. Как же им удавалось сражаться так долго? Ну, как вы легко можете представить, Паламон бился, словно яростный лев, а Архита нападал на него со всей свирепостью тигра. Нет, они еще больше походили на зверей. Они дрались, как дикие вепри, у которых белая пена идет изо рта. Они сражались, утопая по щиколотки в крови. ГРОХ! КЛАЦ! ОЙ! Но здесь я их оставлю на время, пускай свершаются их судьбы.

Судьба – вот распорядитель, вот главный блюститель Божьего Промысла. Провидение находится в Божьем разуме. Судьба – это средство, с помощью которого оно осуществляется в нашем мире. Могущество ее столь велико, что она сметает на своем пути все противоречия. То, что можно счесть невозможным, воплощается силою судьбы – пускай даже такое случается всего раз в тысячу лет. Все наши земные страсти – касаются ли они войны или мира, любви или ненависти – управляются судьбой.

И вот, с такими мыслями я вновь обращаюсь к Тесею, повелителю Афин, чьи страсти устремлялись к охоте. Особенно в мае он любил поохотиться на благородного оленя. Не было дня, чтобы он еще до зари не был одет для охоты и не готовился вскочить на коня; его сопровождали ловчие с гончими псами и рожками. Тесею нравилось охотиться, нравилось убивать дичь. Гонясь за оленем, он кричал: «Эге-гей!» и «Берегись! Берегись!» Конечно же, он поклонялся богу войны, но вслед за Марсом он почитал Диану – богиню охоты.

Был ясен день и свеж дрожащий воздух, когда Тесей выехал на охоту. Он был в приподнятом настроении, потому что его сопровождали его царственная супруга Ипполита и прекрасная Эмилия, одетая во всё зеленое. Ловцы доложили ему, что где-то поблизости, в лесу, затаился олень, – и Тесей во весь опор поскакал в ту сторону. Он отлично знал, что это такое место, где зверь может легко выскочить из укрытия и, спасаясь, помчаться к реке. Поэтому, готовясь к погоне, он отпустил псов с поводка. Но подожди. Кликни собак. Да где же, черт побери, этот самый лес? Да, вы догадались! Как только Тесей оказался меж деревьев, он тотчас же узрел Паламона с Архитой – двух диких вепрей, продолжавших яростно биться друг с другом. Они размахивали мечами с такой силой, что от одного их удара повалился бы дуб. Герцог пока что понятия не имел, кто они такие. Но он пришпорил коня и, проскакав между сражавшимися, выхватил меч из ножен и громко вскричал: