Двойник - Федор Достоевский Страница 16

Опомнился он немного на лестнице, при входе в квартиру свою.«Ах, я баран-голова! — ругнул он себя мысленно, — ну, куда ж я веду его? Сам яголову в петлю кладу. Что же подумает Петрушка, увидя нас вместе? Что этотмерзавец теперь подумать осмелится? а он подозрителен…» Но уже поздно былораскаиваться; господин Голядкин постучался, дверь отворилась, и Петрушка началснимать шинели с гостя и барина. Господин Голядкин посмотрел вскользь, тактолько бросил мельком взгляд на Петрушку, стараясь проникнуть в его физиономиюи разгадать его мысли. Но, к величайшему своему удивлению, увидел он, чтослужитель его и не думает удивляться и даже, напротив, словно ждал чего-топодобного. Конечно, он и теперь смотрел волком, косил на сторону и как будтокого-то съесть собирался. «Уж не околдовал ли их кто всех сегодня,

— думал герой наш, — бес какой-нибудь обежал! Непременночто-нибудь особенное должно быть во всем народе сегодня. Черт возьми, экая мукакакая!» Вот все-то таким образом думая и раздумывая, господин Голядкин ввелгостя к себе в комнату и пригласил покорно садиться. Гость был в крайнем,по-видимому, замешательстве, очень робел, покорно следил за всеми движениямисвоего хозяина, ловил его взгляды и по ним, казалось, старался угадать егомысли. Что-то униженное, забитое и запуганное выражалось во всех жестах его,так что он, если позволят сравнение, довольно походил в эту минуту на тогочеловека, который, за неимением своего платья, оделся в чужое: рукава лезутнаверх, талия почти на затылке, а он то поминутно оправляет на себе короткийжилетишко, то виляет бочком и сторонится, то норовит куда-нибудь спрятаться, тозаглядывает всем в глаза и прислушивается, не говорят ли чего люди о егообстоятельствах, не смеются ли над ним, не стыдятся ли его, — и краснеетчеловек, и теряется человек, и страдает амбиция… Господин Голядкин поставилсвою шляпу на окно; от неосторожного движения шляпа его слетела на пол. Гостьтотчас же бросился ее поднимать, счистил всю пыль, бережно поставил на прежнееместо, а свою на полу, возле стула, на краюшке которого смиренно сампоместился. Это маленькое обстоятельство открыло отчасти глаза господинуГолядкину; понял он, что нужда в нем великая, и потому не стал болеезатрудняться, как начать с своим гостем, предоставив это все, как и следовало,ему самому. Гость же, с своей стороны, тоже не начинал ничего, робел ли,стыдился ли немножко, или из учтивости ждал начина хозяйского, — неизвестно,разобрать было трудно. В это время вошел Петрушка, остановился в дверях иуставился глазами в сторону, совершенно противоположную той, в которойпомещались и гость и барин его.

— Обеда две порции прикажете брать? — проговорил он небрежнои сипловатым голосом.

— Я, я не знаю… вы — да, возьми, брат, две порции.

Петрушка ушел. Господин Голядкин взглянул на своего гостя.Гость его покраснел до ушей. Господин Голядкин был добрый человек и потому, подоброте души своей, тотчас же составил теорию:

«Бедный человек, — думал он, — да и на месте-то всего одиндень; в свое время пострадал, вероятно; может быть, только и добра-то, чтоприличное платьишко, а самому и пообедать-то нечем. Эк его, какой он забитый!Ну, ничего; это отчасти и лучше…»

— Извините меня, что я, — начал господин Голядкин, —впрочем, позвольте узнать, как мне звать вас?

— Я… Я… Яков Петровичем, — почти прошептал гость его, словносовестясь и стыдясь, словно прощения прося в том, что и его зовут тоже ЯковомПетровичем.

— Яков Петрович! — повторил наш герой, не в силах будучискрыть своего смущения.

— Да-с, точно так-с… Тезка вам-с, — отвечал смиренный гостьгосподина Голядкина, осмеливаясь улыбнуться и сказать что-нибудь пошутливее. Нотут же оселся назад, приняв вид самый серьезный и немного, впрочем, смущенный,замечая, что хозяину его теперь не до шуточек.

— Вы… позвольте же вас спросить, по какому случаю имею ячесть…

— Зная ваше великодушие и добродетели ваши, — быстро, норобким голосом прервал его гость, немного приподымаясь со стула, — осмелился яобратиться к вам и просить вашего… знакомства и покровительства… — заключил егогость, очевидно затрудняясь в своих выражениях и выбирая слова не слишкомльстивые и унизительные, чтоб не окомпрометировать себя в отношении амбиции, нои не слишком смелые, отзывающиеся неприличным равенством. Вообще можно сказать,что гость господина Голядкина вел себя как благородный нищий в заштопанномфраке и с благородным паспортом в кармане, не напрактиковавшийся еще какследует протягивать руку.

— Вы смущаете меня, — отвечал господин Голядкин, оглядываясебя, свои стены и гостя, — чем же я мог бы… я, то есть, хочу сказать, в какомименно отношении могу я вам услужить в чем-нибудь?

— Я, Яков Петрович, почувствовал к вам влечение с первоговзгляда и, простите меня великодушно, на вас понадеялся, — осмелилсяпонадеяться, Яков Петрович. Я… я человек здесь затерянный, Яков Петрович,бедный, пострадал весьма много, Яков Петрович, и здесь еще внове. Узнав, чтовы, при обыкновенных, врожденных вам качествах вашей прекрасной души,однофамилец мой…

Господин Голядкин поморщился.

— Однофамилец мой и родом из одних со мной мест, решился яобратиться к вам и изложить вам затруднительное мое положение.

— Хорошо-с, хорошо-с; право, я не знаю, что вам сказать, —отвечал смущенным голосом господин Голядкин, — вот, после обеда, мы потолкуем…