Смерть Артемио Круса - Карлос Фуэнтес Страница 14

Они снова уснули, овладев самой сердцевиной друг друга. Только руки, одна рука шевелилась в радостном сне.

(«-Я пойду за тобой.

— Где же ты станешь жить?

— Буду пробираться в деревни, которые вы возьмете. И ждать тебя там.

— Все бросишь?

— Возьму с собой несколько платьев. Ты дашь мне немного на фрукты и хлеб, и я буду ждать тебя. Как войдете в деревню, а я уже там. Пожалуй, одной юбки хватит».)

Вот она, эта юбка, лениво распластавшаяся на кресле случайной комнаты. Когда Он просыпается, ему доставляет удовольствие дотрагиваться до юбки и до других ее вещей: гребенок, черных туфелек, маленьких сережек, лежащих на столе. Как хотелось в такой момент дать ей что-то еще, чем дни разлук и трудных встреч. Иногда внезапный приказ, погоня за врагом или поражение, заставлявшее отступать на север, разлучало их на много недель.

Но она, казалось, предчувствовала, как чайка, куда ударит в этом хаосе сражений и случайностей революционный прибой: если ее не было в условленном месте, рано или поздно она оказывалась в другом. Она шла из деревни в деревню, расспрашивая о батальоне, выслушивая ответы стариков и женщин, оставшихся дома.

(«- Да, недели две, как прощай…

— Говорят, ни одного в живых не осталось.

— Кто их знает. Может, и отступили. Бросили тут несколько пушек.

— Берегись, федералы [24]не щадят того, кто помогает повстанцам».)

И в конце концов они снова встречались, вот как сейчас. Комната с фруктами и обедом, а юбка уже на кресле. Она ждала его, так, наготове, словно не хотела терять ни минуты на всякие ненужные действия. А ничего ненужного и не было. Все хорошо. Смотреть, как она ходит, расстилает постель, распускает волосы. Снимать последнюю одежду и целовать с головы до ног: она стоит, а Он опускается ниже и ниже, на колени, всю ее исцеловывая, пьянея от запаха влажной кожи и волос, вбирая в себя трепет натянутого как струна тела. Наконец она берет обеими руками его голову, прижимает, утихомиривая, к себе. И так стоит, прижав к себе голову мужчины, пока Он, услышав прерывистый вздох, не возьмет ее на руки и не опустит на кровать.

(«- Артемио, я увижу тебя снова?

— Не смей так говорить. Помни, что мы — только друг для друга».)

И она больше никогда не спрашивала. Ей было стыдно, что она спросила об этом, осмелилась подумать, что его любовь может прийти к концу или быть измерена, как измеряется временем все остальное. Незачем было вспоминать, где и как познакомилась она с этим парнем двадцати четырех лет. Незачем беспокоиться еще о чем-то, кроме любви и встреч в редкие дни передышки, когда войска, заняв то или иное местечко, останавливались там, чтобы отдохнуть, закрепиться на отвоеванной у диктатора территории, запастись продовольствием и подготовиться к новому наступлению. Так они решили оба, не обронив ни слова. Никогда не думали они о военной опасности и о длительности разлуки. Если бы один из них не явился на очередное свидание, другой безропотно следовал бы своим путем: Он — на юг, к столице; она — назад, на север, к берегам Синалоа, где встретила его и полюбила.

(«- Рехина… Рехина…

— Помнишь тот утес, который вдавался в море, как каменный корабль? Он ведь и сейчас там.

— Там я тебя нашел. Ты часто туда ходила?

— Каждый вечер. В прозрачную воду лагуны можно глядеться как в зеркало. Я смотрела на себя, и вот однажды рядом с моим лицом оказалось твое. А по ночам в лагуне отражались звезды. А днем — яркое солнце.

— Я не знал, куда деваться в тот вечер. Мы ворвались, как черти, и вдруг все стихло — трусы сдались. С непривычки хоть подыхай от безделья. Стали тогда приходить на ум разные вещи, вот я тебя и отыскал. Ты сидела на том утесе. А с ног капала вода.

— Мне тоже хотелось тебя найти. И ты вдруг очутился рядом, совсем рядом со мной, и выглянул из морской воды. Ты догадался, что мне тоже этого хотелось?»)

Заря еще не занялась, но серая вуаль развеяла сон двух тел, спаянных руками. Он проснулся первым и не стал тревожить сладкий сон Рехины. Сон — тончайшая извечная паутина, двойник смерти. Ноги поджаты, рука на груди мужчины, влажные губы полуоткрыты. Им нравилась любовь на рассвете, они переживали ее как праздник, возвещающий новый день. Тусклый свет едва обрисовывал профиль Рехины. Скоро проснется и зашумит деревня. А сейчас лишь дыхание смуглой девушки, спящей с радостной безмятежностью, говорило, что жив почивающий мир. Только одно имеет право разбудить ее, только счастье жизни имеет право заменить счастье сна, в который погружено тело, свернувшееся на простыне, — гладкий, матовый полумесяц. Но имеет ли право? И юношеское воображение унесло его дальше: ему почудилось, будто спящая уже отдыхает от любви, той, что разбудит ее через несколько секунд. Когда же счастье острее? Он нежно дотронулся до груди Рехины. Представить только, какой будет сейчас их близость, самая близкая близость. Приглушенная радость воспоминания и неодолимое; бурное желание, вскипающее от любви, от нового свершения любви: счастье. Он поцеловал ухо Рехины и увидел ее первую улыбку: придвинул голову, чтобы не упустить первого движения радости. Почувствовал на себе ее руку. Желание сгущалось и падало, капля за каплей.

Они вернулись друг к другу от целого мира, к истокам жизни от велений рассудка, к двум голосам, звучащим в тишине, к внутренним голосам, которые называют вещи своими именами. И тогда Он старается думать обо всем, но только не об этом; витает где-то, ведет чему-то счет, старается ни о чем не думать — лишь бы это так скоро не кончилось; старается наполнить голову морями и дюнами, плодами и облаками, домами и животными, рыбами и посевами — только бы это не кончилось; вскидывает лицо, закрыв глаза, а на судорожно вытянутой шее вздуваются вены. И тогда Рехина забывает обо всем на свете непобежденная, прерывисто дышит, сдвинув брови и улыбаясь: да, да, ей хорошо, да, да, вот так, еще, еще… До тех пор, пока вдруг не ощутится, что все случилось одновременно и ни один из них уже не может созерцать другого, потому что оба стали единым целым и говорят одинаковые слова.

(«-Я счастлив.

— Я счастлива.

— Люблю тебя, Рехина.

— Люблю тебя, любимый.

— Тебе хорошо со мной?

— Всегда… О, как хорошо с тобой…»)

Тем временем на пыльной улице прогрохотала бадья водовоза, у реки закрякали дикие утки, а заливистый рожок возвестил о возврате к неизбежному. Зазвенели шпоры на сапогах, зацокали копыта, из дверей домов запахло подгоревшим маслом.

Он протянул руку и пошарил в карманах рубашки, ища сигареты. Она подошла к окну, распахнула створки. И так стояла, вдыхая утренний воздух, опираясь раскинутыми руками на подоконник. Глазам влюбленных открылся полукруг дымчатых гор и солнце. Из деревни тянуло запахом печеного хлеба, а откуда-то издалека — ароматом мирта, смешанным с гнилыми испарениями болот в ущелье. Он видел только нагое тело с раскинутыми в стороны руками, которые не хотели впускать день, нести его с собой в кровать.