Большая перемена [= Иду к людям ] - Георгий Садовников Страница 14

А на следующий день он наступил, долгожданный момент, — за стеной девятого «А», по коридорам школы бронзовыми ручьями разлился звонок, известивший о конце моего последнего урока, а вместе с ним и завершении самой практики. Но странно — меня в сердце укололо сожаление: я уже никогда не войду в этот класс, — именно в этот! — не войду с журналом и указкой, не скажу, встав за учительский стол: «Здравствуйте, друзья!.. Дежурный, кто у нас отсутствует сегодня?» И больше никого из них не вызову к доске: «На этот вопрос ответит Ибрагимов! Саленко, что ваша любознательность так пристально высматривает за окном? Всё самое интересное здесь, в нашем классе!» Теперь за меня делать это будут иные люди.

Остаток учебного дня я отсидел в гостях у своих однокурсников, на их уроках. Потом мы, как и в начале практики, снова обосновались в директорском кабинете, и Машкова, произведя анализ и синтез, — а может, порядок был обратным, сейчас не помню, — вынесла каждому вердикт — его итоговую отметку. Меня она приберегла на десерт. Норманнское её лицо побледнело, извещая о сильном внутреннем напряжении, тёмные глаза зажглись решимостью, и она выразилась так, сурово и непреклонно: «Возможно, кто-то сочтёт меня беспринципной и чересчур либеральной, однако я вынуждена, повторяю, вынуждена оценить практику студента Северова отметкой „отлично“, — И, помолчав, добавила: — Надеюсь, на этот раз её никто не назовёт завышенной».

Финита! Если проще: всё! Ступай, Нестор, куда пожелает твоя душа. Завтра снова ползти в институт, но сегодня ты свободен. Можешь профланировать мимо Лининого дома, ну как бы между прочим, запретить тебе никто не посмеет — вольному воля! Но, прежде чем покинуть школу, я, пардон мадам, зашёл в мужской туалет. А там меня ждали — вся команда в полном составе. И более не единого человечка — мы четверо, с глазу на глаз. И видать они, изнывая от нетерпения, выкурили полную пачку — пол у их ног был густо усеян трупами сигарет.

Меня точно приподняли, основательно взболтали и поставили на пол, — со дна мутной взвесью поднялись мои давние, было улёгшиеся опасения, — эти трое ждали подходящего момента, и вот он наступил. А ради чего ещё им маяться, терпеть никак не меньше часа? Именно столько или более того мы отсидели в директорском кабинете. С каждым из них, по одиночке, авось я и управлюсь, но одолеть всю троицу скопом мне будет не по рукам. И сейчас из меня полетят пух и перья, словно из подушки, терзаемой в разгар погрома. Теперь я, лишённый учительской неприкосновенности, был перед ними беззащитен — обычный рядовой человек, что хочешь, то с ним и делай, если вас трое против одного.

— Что так долго? Мы тут офонарели, — грубо осведомился Фёдоров, и так ангелочек сбросил свою лживую маску.

— А зачем? Фонареть-то? — спросил я осторожно. — Вы же не фонарные столбы. Правда? Уроки закончились, и давно, покурить можно и на улице, хотя в нашем возрасте это запрещено. И окуркам место не на полу, а в урне для мусора или в унитазе. Ишь, насорили, не туалет, а городская свалка! — добавил я, не удержавшись.

— Да ладно, уймись! — отмахнулся Фёдоров, тыкая, будто мы с ним пасли гусей, крестили детей и вместе мешками лопали соль, притом крупную и серую, прямо с чумацких повозок. — Теперь нечего гоношиться, твоей практике пришёл ханец! Лучше скажи: какой тебе накинули балл?

— Поставили «отлично», — сказал я, скрывая эмоции. Кто знает, как они к этому отнесутся, а вдруг у них моя высокая отметка вызовет злобу.

— Ни фига себе! — воскликнул Саленко.

— Наша взяла! — удовлетворённо произнёс Ибрагимов и, подкрепляя своё чувство, врезал кулаком по своей же ладони.

— А я не сомневался: ты свой пятерик огребёшь, — спокойно сказал Фёдоров и, видя моё недоумение, пояснил: — Когда она, твоя началка-мочалка, на тебя тяфкнула, помнишь: «Нестор Петрович, между прочим, идёт урок!» — передразнил он бедную Ольгу Захаровну. — Да помнишь. Я понял сразу: ты наш, тебя надо спасать. И предупредил всех: кто будет гадить этому студенту, того я разотру по всему классу, остатки выкину в форточку!

— Он меня за тот твой первый урок отделал по высшей норме, чуть не свернул башку, — восторженно пояснил Саленко, точно его наградили орденом. — Говорит: ты чего?

Ибрагимов сдержанно улыбнулся — я понял: досталось и ему.

— Ты долго держался, нас не трогал, молоток! Потом, ясно, на тебя надавили, — выдал мне Фёдоров комплимент, сомнительный для любого учителя. — Ну, валяй, студент, кончай свой институт. Ни пуха тебе, ни пера!

— Идите к чёрту! — послал я их от всей души.

Они вышли, добившись своего и уже забыв обо мне, а я остался на руинах своей славы. Секрет моего педагогического триумфа оказался обескураживающе прост и обиден почти до слёз. Нет уж, решил я, стоя на своих развалинах, отныне к школе не подойду и на километр. Назад в науку! Только туда!

Через месяц я шёл из института в городскую библиотеку и по дороге встретил директора школы. Она пожаловалась:

— Вы ушли, и они снова взялись за своё. Что вы можете посоветовать? Вы их знаете лучше нас.

Я потёр висок, помогая своим извилинам, и пробормотал, не совсем уверенный в мудрости своего совета:

— Постарайтесь вызвать у них нечто похожее на сочувствие. Они в общем-то ребята не злые.

— Сочувствие? Каким образом? Я для них главный враг, — удивилась эта дама.

— Вы тоже бываете как бы в их положении, от вас всё время требуют то или другое. И если что-то не так, вас, конечно, не выставят из класса, не влепят двойку, но, извините, выговор вмажут, а то и выгонят с работы, — пошутил я кисло.

— Считайте: я вас не поняла, — обиделась директриса и, не попрощавшись, пошагала дальше.

— Какое совпадение! Я тоже иногда не понимаю себя, — промямлил я вслед рассердившейся женщине.

Из гороно извилистая тропа повела меня по книжным магазинам. Я весь день запасался впрок — учебниками, программами и тетрадями. Сегодня же вечером мне предстоит, выражаясь языком военных стратегов, прямо с марша ввязаться в бой, то есть вести уроки в каких-то, и неизвестно каких именно, классах.

Потом я пообедал, а заодно и поужинал в чебуречной — кто знает, когда покормишься в следующий раз? — и поволок себя в школу.

Мне пришлось пересаживаться с трамвая на троллейбус, затем с троллейбуса на трамвай, потом плутать по рабочему посёлку. Но вот и школа — серое типовое здание в три этажа. С утра в этом доме учатся дети, вечером — рабочая молодёжь. Что ждёт здесь незадачливого Нестора Северова?

И зря торопился — учительская была на замке. Я прислонился к стене возле дверей, смиренно отдаваясь в руки судьбы, — всё равно она и дальше будет гнуть своё, так стоит ли брыкаться или просить о милости.

Из открытых дверей ближайшего класса тянуло сквозняком. Там проветривали и убирали, со скрежетом двигали парты. Вскоре из класса вышла пожилая женщина в чёрном халате, в одной руке ведро, — надеюсь, не пустое, — в другой щётка на длинной палке. Она обила о пол щётку и, заметив меня, пожаловалась: