Онича - Жан-Мари Гюстав Леклезио Страница 13

Ночью творилось что-то странное, путающее. Никто не знал, никто не видел, но это рыскало вокруг дома, ходило снаружи, в траве сада и дальше, за склоном, в болотах Омеруна. Бони говорил, что это Ойя, мать вод [19]. Говорил, что это Асаба, большая змея, которая живет в расщелинах, в той стороне, где восходит солнце. Надо с ними говорить, тихо, ночью, и непременно оставлять им какой-нибудь подарок, спрятанный в траве на листе банана: фрукты, хлеб, даже деньги.

Джеффри Аллен отсутствовал. Он возвращался поздно, ходил к Джеральду Симпсону, к судье, на большой прием к резиденту в честь командира 6-го Энугского батальона. Встречался с представителями других торговых компаний: Коммерческого общества Западной Африки, «Олливанта», «Чанраи энд К°», «Джекел энд К°», «Джон Холт энд К°», «Африкэн ойл натс». Для Финтана это были чуждые названия, звучавшие, когда Джеффри говорил с May, имена незнакомых людей, которые покупали и продавали, отправляли накладные, телеграммы, предписания. Но главным было название «Юнайтед Африка», Финтан видел его на грузах, которые Джеффри отсылал во Францию: джемы из Южной Африки, ящики чая, мешки сахара-сырца. В Ониче это название было повсюду: на листках бумаги в конторе Джеффри, на черных металлических ящиках, на медных табличках, прибитых к зданиям, на Пристани. На судне, которое каждую неделю доставляло товары и почту.

Ночью дождь тихонько стучал по железной крыше, стекал в водостоки, наполнял большие бочки, выкрашенные в красный цвет и затянутые холстиной, чтобы не дать комарам откладывать яйца. Это была песня воды, Финтан вспоминал былые времена, Сен-Мартен, грезил с открытыми глазами под бледной противомоскитной сеткой, глядя, как колеблется пламя лампы. По стенам стремительно пробегали прозрачные ящерки, потом вдруг тяжелели, коротко пискнув от удовлетворения.

Финтан ловил шум «форда V-8», который поднимался к дому по крутому участку дороги, засыпанному щебнем. Иногда в траве раздавались хриплые крики диких котов, преследовавших кошку Молли, нескромный свист совы в деревьях, хнычущие голоса козодоев. Ему казалось тогда, что ничего нет в других местах, ничего и нигде, и никогда не было ничего другого, кроме этой реки, халуп с жестяными крышами, этого большого пустого дома, населенного скорпионами и ящерицами агамами, и огромного травяного пространства, где блуждают духи ночи. Именно это он и думал, когда сел в поезд, а вокзальный перрон стал удаляться, унося бабушку Аурелию и тетю Розу, как старых кукол. И потом, в каюте «Сурабаи», когда он начал писать ту историю, ДОЛГОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ, под назойливый стук молотков по ржавому остову корабля.

Теперь он знал, что оказался в самом сердце своей мечты, в самом жгучем, самом терпком месте, подобном тому, куда приливала и откуда отливала вся кровь его тела.

Ночью слышался рокот барабанов. Это начиналось в конце дня, когда люди возвращались с работы, a May сидела на веранде, читала или писала на своем языке. Финтан ложился на пол, голый по пояс из-за жары. Спускался по ступеням и подтягивался на трапеции, которую Джеффри подвесил под крышей веранды. Забавлялся, приподнимая веточкой коврик внизу лестницы, чтобы посмотреть, как засуетятся скорпионы. Иногда попадалась самка с малышами, прицепившимися к ее спине.

Поперечины навеса еще чернели в темнеющем небе, и вдруг, неведомо как, оказывалось, что рокот барабанов уже здесь — очень далекий, приглушенный, но явно зазвучавший довольно давно, на той стороне реки, в Асабе быть может, а теперь вот раздававшийся ближе, явственнее, настойчивей, с востока, из деревни Омерун, и May поднимала голову, прислушиваясь. Это был странный ночной звук, очень мягкий, какой-то трепет, легкий шорох, словно успокаивавший удары грома. Финтан любил слушать этот рокот, думал об Оруне, о владыке Шанго, для которых люди играли свою музыку.

Услышав барабаны в первый раз, Финтан прижался к May, потому что она испугалась. Она сказала что-то, успокаивая себя: «Слышишь, какой-то праздник в деревне…» А может, ничего не сказала, потому что это была не гроза, нельзя считать секунды. Почти каждый вечер возникал этот трепет, этот голос, доносившийся отовсюду: с реки Омерун, с холмов, из города, даже с асабской лесопилки. Был конец сезона дождей, молнии уже не сверкали.

May была одна с Финтаном. Джеффри возвращался всегда так поздно. Решив, что Финтан уже заснул, May вставала с гамака, шла босиком через большой пустой дом, светя себе электрическим фонариком из-за скорпионов. Мрак на веранде рассеивался только мигающим светом дежурной лампочки. May садилась в кресло на краю, чтобы видеть город и реку. Над водой блестели огоньки, и когда еще случались молнии, становилась видна твердая и гладкая, как металл, поверхность реки, фантасмагорическая листва деревьев. Она вздрагивала, но не от страха, а скорее из-за лихорадки, из-за горького вкуса хинина во всем теле.

Она ловила каждую паузу в мягком звуке барабанов. В тишине ночь сверкала еще ярче. Вокруг «Ибузуна» стрекотали насекомые, ширилось тявканье жаб, потом умолкали и они. May долго, быть может часами, неподвижно сидела в плетеном кресле. Не думала ни о чем. Просто вспоминала. Ребенок, росший в ее животе, ожидание во Фьезоле, молчание. Отсутствие писем из Африки. Рождение Финтана, переезд в Ниццу. Деньги кончились, приходилось работать, шить на дому, наняться уборщицей. Война. Джеффри написал всего одно письмо, сообщал, что собирается пересечь Сахару, добраться до Алжира, чтобы приехать за ней. Потом — ничего. Немцы зарились на Камерун, блокировали моря. Прежде чем уехать в Сен-Мартен, она получила послание — книгу, положенную кем-то ей под дверь. Это был роман Маргарет Митчелл [20]; в тот год, когда они встретились во Фьезоле, она повсюду таскала с собой этот томик в картонном, обтянутом синей тканью переплете, с очень мелким шрифтом. Когда Джеффри уезжал в Африку, она подарила книгу ему, а теперь вот увидела перед своей дверью. Послание ниоткуда. Она ни словом не обмолвилась о находке ни Аурелии, ни Розе. Слишком боялась, как бы они не сказали, будто это означает, что англичанин сгинул где-то в Африке.