Мнимая любовница - Оноре де Бальзак Страница 13

Это было сказано таким тоном, что Клемантина невольно вздрогнула.

— Так вы очень любите Малагу? — спросила она.

— Я пожертвовал ради нее той честью, которой мы никогда не жертвуем…

— Какой честью?

— Честью, которую мы любой ценой хотим сохранить в глазах нашего кумира.

После этих слов Тадеуш замкнулся в неприступное молчание и нарушил его, только когда они проезжали Елисейскими полями. Показав на дощатый балаган, он сказал: «Вот цирк!»

Незадолго до обеда он пошел в русское посольство, оттуда в министерство иностранных дел, а утром, до того как встали графиня и Адам, уехал в Гавр.

— Я потерял друга, — узнав об отъезде графа Паза, сказал Адам, на глазах которого выступили слезы, — друга в подлинном смысле слова, и я не знаю, что заставляет его бежать от нас, как от чумы. Мы слишком большие друзья, чтобы рассориться из-за женщины, — сказал он, пристально глядя на жену, — а между тем все, что он говорил вчера о Малаге… Но ведь он ни разу даже не прикоснулся к этой девице…

— А вы откуда знаете? — поинтересовалась Клемантина.

— Видите ли, мне, конечно, было любопытно повидать мадемуазель Тюрке; она, бедняжка, так и не может объяснить себе абсолютную холодность Тад…

— Довольно, сударь, — прервала его графиня. «Уж не стала ли я жертвой возвышенной лжи?» — подумала она, уходя на свою половину.

Не успела она додумать этой мысли, как Константен подал ей следующее письмо, которое Тадеуш написал ночью.

«Графиня, искать смерти на Кавказе, унося в сердце ваше презрение, выше моих сил: надо исчезнуть полностью. Я полюбил вас с первого же взгляда так, как любят женщину, которая навсегда останется нам дорогой, даже если она нам неверна; я обязан Адаму, избранницей которого вы стали и за которого вышли замуж; я беден, я добровольный и преданный управитель вашего дома. Но моя несчастная доля представлялась мне сладчайшим благом. Чувствовать себя необходимым, полезным, обеспечивать вам роскошь и благосостояние — какой неиссякаемый источник наслаждения! Радость переполняла мне сердце, когда дело касалось Адама, судите, что я испытывал, когда причиной и целью этой радости была обожаемая женщина! В любви я познал радости материнства. Я примирился с такой жизнью. Подобно бездомному нищему, я построил себе убогую хижину на задворках вашего роскошного владения, не протянув к вам руки за подаянием. Дающим был я — бедный и неимущий, ослепленный счастьем Адама. Да, я окружил вас любовью, столь же чистой, как любовь ангела-хранителя, я бодрствовал, когда вы спали, я следил за вами ласковым взглядом, когда вы проходили мимо, я был счастлив, — короче говоря, вы были солнцем родины для бедного изгнанника, пишущего сейчас эти строки и льющего слезы, вспоминая счастье первых дней. В восемнадцать лет, не будучи никем любим, я избрал себе идеальную любовницу — очаровательную варшавянку; ей принадлежали все мои помыслы, все желания, она была царицей моих дней и ночей! Она этого не знала; но к чему было говорить ей об этом?.. Я любил свою любовь. По этой любви моей молодости вы можете судить, как я был счастлив тем, что живу в вашей сфере, что чищу вашу лошадь, подбираю новенькие золотые для вашего кошелька, радею о роскоши вашего стола и ваших приемов, вижу, как благодаря моим стараниям и умению вы затмеваете людей, куда более богатых, чем вы. С какой радостью устремлялся я в город, когда Адам говорил мне: „Тадеуш, она хочет приобрести то-то или то-то!“ Выразить мое блаженство словами невозможно. Вам хотелось поскорее стать обладательницей той или иной безделушки, и я совершал подвиги, я, не жалея сил, рыскал по Парижу, но ведь это делалось для вас, какое наслаждение! Я позабывал, что меня никто не любит, когда тайком гляделна вас, видел вас среди цветов, довольную и улыбающуюся… Короче говоря — в эти минуты мне снова было восемнадцать лет. Бывали дни, когда я сходил с ума от счастья, и тогда ночью я целовал то место, где ваши ножки оставили сиявшие для меня следы, как в свое время, проявляя чудеса ловкости, скрываясь, как вор, покрывал поцелуями тот ключ, которого графиня Ладислава коснулась рукой, отворяя дверь. Воздух, которым вы дышали, был для меня бальзамом; вдыхая его, я вдыхал жизнь; подобно воздуху тропиков, он был насыщен животворными испарениями. Я должен был рассказать вам все это, чтобы объяснить странное самомнение, по временам невольно овладевавшее моими мыслями. Я предпочел бы умереть, чем признаться вам в моей тайне! Вы, должно быть, помните те несколько дней, когда любопытство подстрекнуло вас познакомиться с творцом тех чудес, на которые вы наконец обратили внимание. Я подумал, простите меня, я подумал, что вы можете меня полюбить. Ваше благосклонное отношение, ваши взгляды, истолкованные влюбленным, показались мне настолько опасными, что я придумал Малагу, зная, что есть такие связи, которых женщины не прощают: я придумал ее в ту минуту, когда увидел, что моя любовь роковым образом передается вам. Теперь убейте меня вашим презрением, на которое вы не поскупились тогда, когда я его не заслужил; но я уверен, если бы я сказал вам в тот вечер, когда ваша тетушка увезла Адама, то, что написал сейчас, я походил бы на прирученного тигра, который вонзает зубы в живую плоть, я почувствовал бы теплую кровь и…

Полночь

Я не мог продолжать; воспоминание о той минуте все еще слишком живо! Да, я обезумел тогда. Ваши глаза сулили мне надежду, мои глаза загорелись бы победой, и ее пламенные стяги заворожили бы вас. Такие мысли, пускай напрасные, были преступлением. Только вы можете судить, был ли я прав в те тягостные минуты, подавив холодной рукой вечной признательности любовь, желание, самые непобедимые силы. Я наказан вашим презрением. Вы дали мне понять, что ни отвращение, ни презрение не позабываются. Я люблю вас до безумия. Я уехал бы, если бы Адам умер; тем больше оснований мне уехать теперь, когда Адам спасен. Нельзя обманывать друга, которого вырвал из объятий смерти. Кроме того, отъезд — это наказание мне за то, что я помыслил о смерти Адама, когда, по словам врачей, его жизнь зависела от тех, кто ухаживал за ним. Прощайте, сударыня; покидая Париж, я теряю все, а вы ничего не теряете от того, что около вас не будет,

Преданного вам Тадеуша Паза».

«Если мой бедный Адам потерял друга, кого же потеряла я?» — подумала потрясенная Клемантина, не отрывая глаз от цветка на ковре.

А вот письмо, которое Константен передал тайно графу.

«Дорогой Мечеслав, Малага сказала мне все. Если тебе дорого твое счастье, не проговорись ни словом о твоих визитах к ней, и пусть Клемантина по-прежнему думает, что Малага стоила мне сто тысяч франков. Графиня при ее характере не простит тебе ни карточных проигрышей, ни визитов к Малаге. Я отправляюсь не в Хиву, а на Кавказ. Меня одолевает сплин, и если все пойдет так, как я полагаю, через три года я буду князем Пазом или погибну. Прощай. Хотя я взял из банкирского дома Ротшильда шестьдесят тысяч франков, мы квиты.

Тадеуш».

«Ну и простофиля же я, чуть не попал впросак», — подумал Адам.

Прошло три года с тех пор, как уехал Тадеуш, газеты еще не говорят о князе Пазе. Графиня Лагинская страшно интересуется военными походами императора Николая, в душе она русская, она с жадностью прочитывает все сообщения из этой страны. Раза два в зиму она с равнодушным видом спрашивает посла: «Есть ли у вас сведения о нашем бедном графе Пазе?»