Всего лишь женщина - Франсис Карко Страница 12

Нанося три-четыре визита в неделю моим новым подружкам, я обнаруживал, что у меня вырабатываются какие-то гнусные вкусы, первопричиной которых была, наверное, все-таки Мариэтта, но нужны были еще эти тяжеловесные, не очень чистоплотные шлюхи, с их услужливостью после выпивки, с их грязными ласками… Иногда я старался их расшевелить. Я приносил им редкую в их жизни радость. Наконец, зачастую между нами исчезали те тайные, но вполне определенные различия, по которым можно узнать, принадлежит ли мужчина, посещающий подобных женщин, к их породе.

Осмелюсь признаться, что особенно мне нравилась в них отвратительная естественность, с которой они принимали всех, кто бы ни постучал к ним в дверь. Чувство отвращения у них полностью отсутствовало. Их интересовали только деньги, хотя того, что они получали в обмен даже на самые гнусные свои услуги, им едва хватало на грубую еду, табак и сласти. Я чувствовал, что они были заранее готовы потворствовать любому пороку и удовлетворять его, чтобы потом самим ощутить удовлетворение от того, что они в нем преуспели. Несчастные! Ну а я у них ничего иного и не просил, и в конце концов они сделали из меня некое подобие самих себя, может быть, даже еще более отвратительное, так как я находил в этом сближении удовольствие, которым в другом месте я не сумел бы насладиться.

Так прошел август, а потом и сентябрь: в общении с этими девицами, от которого я не собирался отказываться. Жара, пылища, самоотреченность, с которой маленький провинциальный городишко — вместе со своими черным от мух кафе и наполовину высохшей речкой — ждет привычное возобновление деловой активности, были мне не в новинку. Все это ни в коей мере не нарушало порядок моих каникул и не привносило в них никаких разочарований…

Я видел пустынную улицу Жиро, испепеляемую солнцем, раскаленные совсем близкие поля… Казалось, Дали припудривал мельчайший пепел, не позволяя проникнуть в них взгляду, подобно тому как осенью они прячутся под пушком тумана. Я видел, как падают побуревшие листья с платанов, словно подстреленные птицы… Иногда слышал резкие разрывные звуки выстрелов. Видел, как падают куропатки цвета осенних листьев!.. Казалось, они только и ждут звука выстрела, чтобы падать и падать на землю, тем самым сообщая мне, что лето подходит к концу, что начинается следующий сезон, что Мариэтта вот-вот вернется…

Вечера уже наступали быстрее, и больше стало постояльцев в гостинице, где моя мать встречала их, как только они выходили из омнибуса. Казалось, все ощущали потребность вновь испытать крепостное право: горничные — на своей каждодневной службе, а моя любовница — в новом амплуа при своем малопривлекательном покровителе.

От девиц, которых я посещал, я узнал массу подробностей о том, как он ведет себя с ними, о его пристрастиях и требованиях. Они были своеобразны и непонятны мне, а мысль о том, что Мариэтта может разделять с этим человеком удовольствия, настолько противоречащие здравому смыслу, заставляла меня испытывать к ней жалость, смешанную со страстью и печалью. Мне хотелось думать, что Мариэтта осталась такой же, какой была, когда оставила меня. Но я не мог… Разве сам я был тем вчерашним ребенком? Я прекрасно сознавал, что нет. У меня были другие желания, другие интересы. Только моя любовь к Мариэтте горела прежним огнем, и я изо всех сил боролся с нарастающей тоской, когда октябрь и дожди пришли однажды на смену отвратительно долгим дням, разделявшим меня с моей любовницей.

Тем временем поездка, предпринятая мною в Тулузу, чтобы во второй раз попытаться — снова безуспешно — сдать экзамен, заставила меня, весьма кстати, удвоить бдительность и продолжать тщательно скрывать от матери чувства, которые я испытывал. Она заговорила было о том, чтобы снова отправить меня в лицей. Я не перечил ей, но она упустила момент и не привела в исполнение свой замысел, а я, естественно, не напоминал ей об этом.

Вспоминаю, как я тогда слонялся по дому, брался за любую работу, которая демонстрировала бы мою полезность, следил за обслуживанием, пунктуально выполнял приказания, назначаемые самому себе, старался, чтобы у «патронши» не было повода заметить мою усталость. Я стал ходить за клиентами на вокзал. Вел кассовую книгу. Оформлял счета. Иными словами, я делал столько всего и так хорошо, что уже никому не приходило в голову обходиться без моих услуг, и я мог надеяться, что по возвращении Мариэтты у моей матери не возникнет никаких подозрений.

…И вот Мариэтта вернулась из деревни; я заметил ее на перроне возле поезда: она стояла рядом с моим соперником и рассыльным, который погружал на тачку чемоданы и коробки. Шел дождь… Мариэтта меня узнала. На улыбку, пробежавшую по ее губам, я хотел ответить такой же улыбкой, но мужество изменило мне, и я, смущенный, быстро поднялся на сиденье омнибуса, рядом с Редю, который тут же хлестнул лошадь.