Тайга - Сергей Максимов Страница 12

Из мрака выросли две неясные фигуры.

– Потапыч… – негромко позвал мужской голос.

Я встал во весь рост.

Обе фигуры быстро подошли ко мне. Это были мужчина и женщина.

– Нет Потапыча… – ответил я.

– Тише… – попросил мужчина. – А где он?

– Помер вчера.

– Помер? – удивленно протянул он. – Слыхала, Маруська?

– Жаль старичка… хороший старик был, – зевнув, отозвалась женщина.

Теперь я их разглядел. Он – молодой парень, в широких брюках, заправленных «по-блатному» в коротенькие сапожки. Она – остроносая девушка в казенной стеганой телогрейке. Под мышкой она держала что-то объемистое, завернутое в бумагу. Его я немного знал по лагерю. Поездной вор, за свое смазливое лицо он носил кличку Петька Красюк.

– Чего же Потапыча-то… туда положили? – осведомилась Маруська, показывая на мертвецкую.

– Да… там и он.

Кто-то вышел из барака, хлопнув дверью, и зашагал, громко ругаясь. Гости мои разом присели на землю.

– Комендант, сволочь, ищет – прошипел Петька. – Ишь, попер в третий барак.

В просвете между бараками смутно чернел силуэт человека. Когда он повернул за угол, Петька Красюк поднялся, сдвинул назад кепку и, подойдя ко мне вплотную, зашептал:

– Слышь, ты… как тебя… Ты что же, заместо Потапыча? Сторож?

– Да, сторож.

– Ты, брат, выручи… Понимаешь, дело такое… Коменданты ловят, некуда с бабой спрятаться… Сам понимаешь… дело такое… в карцере за ее, за дуру, сидеть не охота… А в бараке в аккурат вляпаешься… Так ты, это самое… пусти, понимаешь, к тебе… У нас с Потапычем все на мази было… Потапыч куш имел хороший через это… Маруська, дай-ка сюда, – он взял сверток, сунул мне в руку, – тут хлеб… буханка… два кило… Да чего ты глаза вылупил?.. Ты не теряйся…

Я понял, что хотели от меня. От изумления я не мог вымолвить ни слова.

– Так все?.. – спросил Петька Красюк. – Завязано? Пойдем, Маруська.

– Обожди… – остановил я. – Не могу я… разрешить.

Он грозно подвинулся и достал из кармана нож. Лезвие тускло сверкнуло.

– А этого не хочешь?.. Не будь дураком… Здесь я, может, и не стану с тобой связываться, а завтра в бараке прирежу, как суку последнюю… понял?.. Пошли, Маруська!

Они легко сбежали по земляным ступеням, открыли дверь и скрылись в мертвецкой.

Я растерянно стоял, держа буханку хлеба; она жгла мне руки.

Из мертвецкой послышался тихий смех женщины и приглушенный шепот Петьки:

– Обожди, я его чичас за ноги оттащу, оно и посвободней будет… ишь разлегся.

Я сел на хворост и швырнул в первый раз в жизни хлеб на землю.

Выплыла луна и голубым, слабым светом залила тайгу. Березки вновь засветились, вновь загорелись свечки, как будто прибавился еще один новый покойник. Пронзительно, как плакальщица, закричала сова. Легкий ветер зашуршал по сухой траве, понес рыжие листья; словно кадилами, тяжело закачали мохнатыми ветвями столетние ели.

Тайны жизни и смерти слились в один жуткий, нестройный аккорд…

Одиссея арестанта

…Я лежу в лазарете на лагпункте Ром-Ю. Час назад маленький, веселый фельдшер откровенно объявил, что, кажется, мои дни сочтены и протяну я еще очень недолго. Да я и сам чувствовал, что дела мои плохи. Я «дошел» на 3-м лагпункте.

Горит ночничок, тускло освещая деревянные койки.

Час ночи. За брезентом тихо шумит тайга, напевая заупокойную всем нам.

Может быть, завтра меня свезут на кладбище Ром-Ю. Короткая жизнь прожита глупо и ненужно. Умирать в 22 года!

И со страшной ясностью я вспомнил начало моей тюремной карьеры… ^[12]

Лубянка-2

…Сердце учащенно билось, когда я, в сопровождении агентов НКВД, выходил из автомобиля у подъезда Лубянки-2. Сейчас, пройдя мимо застывших, как изваяния, двух часовых у дверей, я войду в знаменитый дом, о котором в Москве, в каждой семье, так много рассказывалось шепотом всякой всячины.

Шел апрель, ясный, теплый апрель. Чуть брезжил рассвет. Обыск отнял всю ночь, и лица у моих агентов были по-утреннему неприятно-белые. Кое-где двигались редкие прохожие. Двое из них, уже пройдя подъезд, как только увидели нашу подъехавшую машину, на секунду остановились, испуганно-участливо посмотрели на меня и сейчас же заторопились дальше: задерживаться долго у домов, подобных Лубянке, не рекомендуется.

Лубянка-2 – это бывшее страховое общество «Россия», приспособленное большевиками под хитроумную тюрьму. Стоит она в самом сердце Москвы, в центре, напротив бывшей Китайгородской стены. Довольно приятный ампир, в котором выдержано здание, искалечен верхними тремя этажами социалистической безвкусицы, надстроенными, если не ошибаюсь, уже Ягодой. Стены владений своего предшественника Менжинского показались ему тесноватыми.

Так вот этот «госужас» и ждал меня впереди.

Какая-то тяжелая, насквозь пропитанная кровью, атмосфера окружает эту Голгофу. Люди смотрят на нее искоса, робко приподнимая глаза. При встрече на площади с нагло и размашисто шагающими в кровавых петлицах чекистами с толстенными портфелями, набитыми папками «дел», у каждого мелькает мысль: «Может быть, он? Мой, отцов, братнин, материн настоящий или будущий мучитель? Может быть, он спускает курок револьвера и выстрелом в затылок обрывает жизнь беспомощно повернувшегося к стене дорогого мне человека или таким же способом со временем оборвет и мою жизнь?»

…Мы проходим вестибюль, открываем одну за другой двери, спускаемся 5–6 ступенек вниз и входим в большую без окон комнату. Ярко светят мощные матовые лампы. За низенькой, по пояс, перегородкой – несколько столов, заваленных бумагами, папками; эти же бесчисленные бумаги и папки лежат на полках по стенам почти до потолка. Шуршат листами перебирающие и что-то ищущие в них, одетые в форму чекисты. Несколько в стороне от перегородки стоит совершенно голый человек в роговых очках с трясущейся нижней губой, с раскинутыми в стороны руками. Меня подводят к нему, приказывают не шевелиться, и я вижу на его теле характерные пупырышки нервного озноба.

Красноармеец, или – как зовут в тюрьмах всего Советского Союза этих мелких палачей, обыскивающих, стерегущих, конвоирующих заключенных, – «попка», пошарив у голого подмышками, сунул руку ему в пах.

– Острых предметов нет?

– Какие же могут быть у голого человека острые предметы? – раздраженно ответили «очки».