Простодушный - Вольтер Страница 12

Его наивность сильно смущала доброго старика; тщетно пытаясьвыбраться из трясины, он нагромождал столько слов, казалось бы, осмысленных, ана самом деле лишенных смысла (вроде физической премоции [34]), что Простодушныйдаже проникся жалостью к нему. Так как все, очевидно, сводилось к происхождениюдобра и зла, то бедному Гордону пришлось пустить в ход и ларчик Пандоры [35], ияйцо Оромазда, продавленное Ариманом [36], и нелады Тифона с Озирисом [37], и,наконец, первородный грех; оба друга блуждали в этом непроглядном мраке и так ине смогли сойтись. Тем не менее эта повесть о похождениях души отвлекла ихвзоры от лицезрения собственных несчастий, и мысль о множестве бедствий,излитых на вселенную, по какой-то непонятной причине умалила их скорбь: разкругом все страждет, они уже не смели жаловаться на собственные страдания.

Но в ночной тишине образ прекрасной Сент-Ив изгонял изсознания ее возлюбленного все метафизические и нравственные идеи. Он просыпалсяв слезах, и старый янсенист, забыв об искупительной благодати, и оСен-Сиранском аббате [38], и Янсениусе, утешал молодого человека, находившегося,по его мнению, в состоянии смертного греха.

После чтения, после отвлеченных рассуждений они начиналивспоминать все, что с ними случилось, а после этих бесцельных разговоров сновапринимались за чтение, совместное или раздельное. Ум молодого человека всеболее развивался. Он особенно преуспел бы в математике, если бы его все времяне отвлекал от занятий образ м-ль де Сент-Ив.

Он начал читать исторические книги, и они опечалили его. Мирпредставлялся ему слишком уж ничтожным и злым. В самом деле, история – это нечто иное, как картина преступлений и несчастий. Толпа людей, невинных икротких, неизменно теряется в безвестности на обширной сцене. Действующимилицами оказываются лишь порочные честолюбцы. История, по-видимому, только тогдаи нравится, когда представляет собой трагедию, которая становится томительной,если ее не оживляют страсти, злодейства и великие невзгоды. Клио надо вооружатькинжалом, как Мельпомену [39].

Хотя история Франции, подобно истории всех прочих стран,полна ужасов, тем не менее она показалась ему такой отвратительной вначале,такой сухой в середине, напоследок же, даже во времена Генриха IV, такой мелкойи скудной по части великих свершений, такой чуждой тем прекрасным открытиям,какими прославили себя другие народы, что Простодушному приходилосьперебарывать скуку, одолевая подробное повествование о мрачных событиях,происходивших в одном из закоулков нашего мира.

Тех же взглядов держался и Гордон: обоих разбиралпрезрительный смех, когда речь шла о государях фезансакских, фезансагетских иастаракских [40]. Да и впрямь, такое исследование пришлось бы по душе разве чтопотомкам этих государей, если бы таковые нашлись. Прекрасные века Римской республикисделали гурона на время равнодушным к прочим странам земли. Победоносный Рим,законодатель народов, – это зрелище поглотило всю его душу. Он воспламенялся,любуясь народом, которым в течение целых семи столетий владела восторженнаястрасть к свободе и славе.

Так проходили дни, недели, месяцы, и он почитал бы себясчастливым в этом приюте отчаянья, если бы не любил.

По своей природной доброте он горевал, вспоминая о приорехрама Горной богоматери и о чувствительной м-ль де Керкабон.

«Что подумают они, – часто размышлял он, – не получая отменя известий? Разумеется, сочтут меня неблагодарным!»

Эта мысль тревожила Простодушного: тех, кто его любил, онжалел гораздо больше, чем самого себя.