Сын вора - Мануэль Рохас Страница 11

— Мне уже от них не вырваться; видно, и подохну в этой мышеловке. Да еще новый закон — нигде тебе спасения нет, даже в сортире. Знаменитый вор называется, знаменитый, конечно, только толку чуть! Уж забыл, как и воруют. Стар стал, руки дрожат. Работать начал — под стол пешком ходил; в чужой карман залезать, так ящик подставлял, ящик для чистки сапог, вроде бы я чистильщик. За всю жизнь наворовал — не сочтешь, но зато в тюрьме насиделся досыта. А дружков было — пропасть, да многие уже давно околели. Всех помню наперечет, все имена и прозвища, все их повадки и фокусы. Вот Тяжеловес — и рад бы, не забудешь. Всем ворам вор, но и скотина — не приведи господь; со взводом полицейских легче было договориться. Никто не хотел с ним ходить в паре; но, бывало, нужда заставит, так вконец изведет. Усы у него были — прямо из ноздрей лезли вверх, до самых ушей; снизу он каждый день их подстригал, не то набились бы в рот, а по щекам и шее добрались бы до груди. Воровать он был мастер. Уж если на кого нацелится — пиши пропало, ни за что не отвяжется, лучше сразу отдавай кошелек. Сыщики только увидят его — наутек, все равно голыми руками не возьмешь. Случалось, засадят в мышеловку, так карманники готовы хоть в карцер, только бы подальше от него: Почему так? Сами бы поглядели. Огромный, широченный детина, не человек — туша, а как жевал, как говорил, ходил, даже спал — сил нет, до чего противно. На какой-то южной станции его переехал паровоз, да и то потому что задом шел. А то и паровоз бы струсил, отступил.

Много воды с тех пор утекло. Теперь, только на дом нацелюсь, только высмотрю толстосума, уж ноги дрожат и отмычка из рук валится; а ведь когда-то все умел: и налетчиком работал, и карманником, и домушником, и сейфы вскрывал. Мне бы уехать отсюда, но куда? Лучше этого города на свете не сыщешь, и уж если гнить в тюрьме, так хоть на родине. Ясное дело, теперь не то что прежде. Раньше здесь воровать было одно удовольствие — никаких тебе ловушек. Да жулики больно обнаглели. И полицейские тоже были когда-то парни что надо; уважения к себе требовали — это верно, ну и, пожалуйста, мы их уважали, и каждый делал свое.

Помните Викториано Руиса? Да где, вам, малы еще были. Ну и шуму же он наделал! Один вор из-за него даже калекой остался — подарочек заработал что надо. Много лет Викториано был грозой карманников. Пришел в полицию совсем молодым, а к тридцати стал инспектором. Ему поручили Центральную железную дорогу, вот он и торчал там с утра до ночи. Туда, на Центральную, воровской шантрапе лучше было не соваться. Если у тебя нет манер и осанки или в платье что не так — лучше и не ходи, попадешься. У Викториано память была, что твой фотоаппарат, раз увидит — щелк, на всю жизнь, хотя бы морда у тебя была самая обыкновенная. Тяжеловес дважды пытался; пролезть на Центральную — не воровать, уехать хотел, и оба раза Викториано засадил его в тюрьму; больше Тяжеловес туда ни ногой. Виктору Рею, королю карманников, правда, удалось попользоваться вокзалом, так на то он был мало сказать сеньор — король с головы до ног. Что ни час, переодевался, а ногти — хоть в зеркало смотрись. Как-то его фотографию даже тиснули в одном французском журнале. Вы бы на него посмотрели: статный, ухоженный, лицо смуглое, глаза умные, прищуренные, и зачес по последней моде. Никто не поверит, что вор. Скорее я сойду за министра, чем он за карманника. Когда Рей собрался на дело, он уже знал Викториано как облупленного — заранее все о нем пронюхал. Рей приехал на пассажирском и вышел с вокзала, припрятав в кармане двадцать пять тысяч песо и чековую книжку. Для Викториано эта новость была — как обухом по голове. В тот день ни одной сомнительной рожи, ни одного знакомого карманника даже близко от вокзала не было. Чтобы выпал кошелек — не похоже, потому что он лежал во внутреннем кармане жилета; значит, если не расстегнуть пуговицы, так и не достанешь. Выходит, украли. Викториано перебрал в памяти всех, кого видел в тот день на вокзале до прихода пассажирского. Помещиков и богачей из провинции он знал наперечет, как и они его, само собой. Который шел гоголем, который норовил обойти его сторонкой, — только каждый на всякий случай улыбался, потому что хоть встреча с Викториано, как вы понимаете, удовольствие и небольшое, но с полицией лучше быть в ладу. А среди незнакомых он не вспомнил ни одного подозрительного. С виду народ был все приличный — так ведь аргентинские воры, да и заезжие тоже, наверняка знали, что явиться на Центральную в рваных башмаках и потрепанном костюме или лохматым и небритым — все равно что ворваться в полицию с воплем: «Смерть фараонам!» Этих помощники Викториано хватали на лету.