Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой Страница 107

1-го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлениирусских войск через Москву на Рязанскую дорогу.

Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, неторопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска,подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне,теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающиеулицы и переулки, и позади себя — напирающие, бесконечные массы войск. Ибеспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту,на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на тусторону Москвы.

К десяти часам утра 2-го сентября в Дорогомиловскомпредместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на тойстороне Москвы и за Москвою.

В это же время, в десять часов утра 2-го сентября, Наполеонстоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся передним зрелище. Начиная с 26-го августа и по 2-е сентября, от Бородинскогосражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этойпамятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода,когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистомвоздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осеннийпахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночахэтих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.

2-го сентября в десять часов утра была такая погода. Блескутра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своейрекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, какзвезды, своими куполами в лучах солнца.

При виде странного города с невиданными формаминеобыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое ибеспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей оних, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По темнеопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнаетсяживое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни вгороде и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.

— Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou lasainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этотазиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он,наконец, этот знаменитый город! Пора!] — сказал Наполеон и, слезши с лошади,велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgned`Ideville. «Une ville occupee par l`ennemi ressemble a une fille qui a perduson honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшейневинность. ] — думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этойточки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточнуюкрасавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее,казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то нагород, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладанияволновала и ужасала его.

«Но разве могло быть иначе? — подумал он. — Вот она, этастолица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он?Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная этаминута! В каком свете представляюсь я им! — думал он о своих войсках. — Вотона, награда для всех этих маловерных, — думал он, оглядываясь на приближенныхи на подходившие и строившиеся войска. — Одно мое слово, одно движение моейруки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujoursprompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готовонизойти к побежденным. ] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, этоне правда, что я в Москве, — вдруг приходило ему в голову. — Однако вот оналежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Ноя пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великиеслова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, язнаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось,заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, — да, этоКремль, да, — я дам им законы справедливости, я покажу им значение истиннойцивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своегозавоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войнутолько с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что примуусловия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоватьсясчастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре — скажу я им: я не хочувойны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, чтоприсутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно,торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»

— Qu`on m`amene les boyards, [Приведите бояр. ] — обратилсяон к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.

Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на томже месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясносложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и тоговеличия, которое понимал Наполеон.

Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать вМоскве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reuniondans le palais des Czars [собраний во дворце царей. ], где должны былисходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначалмысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнаво том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал,что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африкенадо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым,как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждыйфранцуз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о machere, ma tendre, ma pauvre mere,[моей милой, нежной, бедной матери, ] онрешил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами:Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere,[Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери. ] — решил он сам ссобою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго неявляется депутация города?» — думал он.