Царствование императора Николая II - Сергей Ольденбург Страница 99

20 февраля издан был манифест, развивавший, дополнявший и вводивший в известные рамки общие принципы, провозглашенные 17 октября. В нем указывалось, что за государем остаются все права, кроме тех, которые он разделяет с Государственной думой и Государственным советом, состоящим наполовину из назначенных, наполовину из выборных членов. «Не есть ли бесспорно заключенное в манифесте 20 февраля юридическое подтверждение того, что самодержавие упразднено, – приятный сюрприз?» – писал П. Б. Струве в «Полярной звезде».

4 марта были обнародованы временные правила о союзах и собраниях. Существенным ограничением прав Государственной думы были бюджетные правила 8 марта. Они устанавливали, что целый ряд частей бюджета считается, как выражались тогда, «забронированным». Платежи по государственному долгу, бюджет Министерства двора, военный и морской бюджеты могли изменяться только в законодательном порядке, то есть с согласия Думы и Совета и с утверждения государя. По тем же правилам при расхождении между Думой и Советом принималась цифра более близкая к прошлогодней смете. В случае неутверждения в срок или отклонения бюджета в силе оставалась смета предыдущего года.

Вопрос о смысле слова самодержавие оживленно обсуждался в печати. Одни толковали его как неограниченность, другие, ссылаясь на историю, говорили, что это означает лишь внешнюю независимость от какой-либо другой державы.

Принимая 16 февраля депутацию Иваново-Вознесенской самодержавно-монархической партии, государь сказал: «Передайте всем уполномочившим вас, что реформы, Мною возвещенные 17 октября, будут осуществлены неизменно, и права, которые Мною даны одинаково всему населению, неотъемлемы; Самодержавие же Мое останется таким, как оно было встарь».

Русское собрание выпустило особый листок, излагавший его точку зрения: «Могут когда-нибудь наступить обстоятельства, при которых Русский царь будет нравственно обязан для блага своего народа действовать помимо Государственной думы и даже отменить манифест 17 октября… Пусть никто не пытается превращать этот манифест в обязательство, извне наложенное на царя, и придавать ему форму какого-либо договора или двустороннего акта».

* * *

Альхесирасская конференция была благополучно доведена до конца, и В. Н. Коковцов снова прибыл (в марте) в Париж для заключения большого займа (на миллиард рублей) для ликвидации военных счетов (главным образом – на погашение краткосрочных займов) и для покрытия дефицита революционного года. Левые круги вели кампанию против этого займа; приезжали в Париж с тою же целью и русские либералы; но их усилия не имели никакого успеха, и они потом не любили об этом вспоминать. Французское правительство считалось с реальным фактом отлива революции и было заинтересовано в укреплении франко-русского союза, сильно расшатанного событиями последних двух лет; Альхесирасская конференция показала, насколько ценной является русская поддержка. Поэтому, хотя кабинет Рувье сменился кабинетом Саррьена в самый разгар переговоров, даже новый министр внутренних дел Клемансо не подумал возражать против займа и заявил русскому послу, что выпады против «царизма» на столбцах его газеты не следует «принимать близко к сердцу»: мало ли что пишут безответственные журналисты!

Заем был выпущен в апреле; он имел большой успех в публике. «Плюю тебе в глаза, прекрасная Франция!» – возмущенно восклицал Максим Горький.

* * *

Выборы в Государственную думу начались в марте. Первые результаты не давали ясной картины; но чем дальше шли выборы, тем явственнее определялась победа партии кадетов. Она оказалась самой левой на этих выборах и привлекла к себе всю беспартийную недовольную массу. Умеренные группы, возглавлявшиеся Союзом 17 октября, и правые под названием «монархистов» или Союза русского народа оказались не в состоянии конкурировать с нею.

В Петербурге кадеты собрали 40 000 голосов, умеренный блок – 18 000, монархисты – 3000; в Москве кадеты имели 26 000, октябристы – 12 000, монархисты – 2000. Те же результаты получались почти во всей провинции; только в городах юго-запада процент монархистов был значительно больше, но и там, при помощи еврейских и польских голосов, большинство получили кадеты.

Когда выборщики съехались в губернские города, то выяснилось, что крестьяне имеют две тенденции: провести в Думу как можно больше своих депутатов – и поддерживать тех, кто обещает им «землю». Почти все губернии послали в Государственную думу кадетов и беспартийных крестьян (которые в большинстве затем оказались «левее кадетов» в составе «трудовой группы»). Правые и умеренные проходили только в виде исключения. Невольно вставал вопрос: куда же растаяли многотысячные толпы, восставшие в октябре против революционного движения? На съезде монархистов в Москве в начале апреля обсуждали этот вопрос, но ответа не нашли. Вернее всего, что причин было несколько: часть – все те, кто не имел отдельной квартиры, – осталась за пределами избирательного закона; другие не интересовались выборами; наконец, весьма многие возмущались революционными выходками, но ничего не имели против «заманчивых перспектив», рисовавшихся «кадетскими» ораторами. Как бы то ни было, выборы в Первую думу были тяжким разочарованием и для власти, и для умеренных и правых партий.

* * *

В начале апреля в Царском Селе происходило обсуждение проекта основных законов. В нем повторялись положения манифеста 20 февраля; существенной чертой было то, что пересмотр основных законов допускался только по почину Государя. Состав совещания был обычный. Самым спорным вопросом оказалась 4-я статья проекта: «Императору Всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть». В прежнем тексте стояло «самодержавная и неограниченная».

Государь (в совещании 9 апреля) высказался по этому поводу: «Вот – главнейший вопрос… Целый месяц я держал этот проект у себя. Меня все время мучает чувство, имею ли я перед моими предками право изменить пределы власти, которую я от них получил… Акт 17 октября дан мною вполне сознательно, и я твердо решил довести его до конца. Но я не убежден в необходимости при этом отречься от прав и изменить определение верховной власти, существующее в статье 1 Основных Законов уже 109 лет. Может быть обвинение в неискренности – не к правительству, но ко мне лично? Принимаю на себя укоры, но с чьей они стороны? Уверен, что 80 процентов народа будут со мною. Это дело моей совести, и я решу его сам».

Заявление Государя вызвало необычайное волнение в совещании:

«Витте. Этим вопросом разрешается все будущее России…

Государь. Да.

Витте. Если Ваше Величество считаете, что не можете отречься от неограниченной власти, то нельзя писать ничего другого. Тогда нельзя и переиздавать основные законы.

Граф Пален. Я не сочувствовал 17 октября, но оно есть. Вам, Государь, было угодно ограничить свою власть.

М. Г. Акимов. Если сказать «неограниченный» – это значит бросить перчатку. Если изданные законы губят Россию, то Вам придется сделать coup d’Etat. Но теперь сказать это нельзя».