Екатерина Дашкова - Александр Воронцов-Дашков Страница 98

Некоторые комментаторы, продолжает Дашкова, писали, что она упряма, самоуверенна и эгоистична, но она считает, что на самом деле была добровольной рабыней мужа, свекрови и гувернантки детей Каменской. Даже друзья могли управлять ею, если только хотели. Имея в виду свое мнимое тщеславие, Дашкова заявляла, что никогда не считала себя привлекательной и это вызывало в ней чувство неуверенности. Хотя оно никогда не ограничивало ее мысли и действия, княгиня с трудом скрывала низкую самооценку, и все могли видеть это по ее лицу. Поэтому в ее манерах всегда было нечто неуклюжее, что некоторые неверно воспринимали как высокомерие или несдержанность. Действительно, ее неуверенность выражалась в скрытности, которая неправильно истолковывалась в обществе и создавала ложное впечатление о том, что Дашкова говорила и делала: «Я старалась закрыть под маской холодного, бесчувственного вида душевной скорби о потери самого любезного мне существа» ^[726]. Многие из тех, кто судил ее, отмечали, что княгиня могла быть недоброй, неугомонной и эгоистичной, но большинство этих оценок относилось к ее действиям во время дворцового переворота 1762 года. Не отрицая этих обвинений, Дашкова объясняла, что тогда она была очень молода и неопытна. Думая, возможно, о Екатерине, Дашкова писала, что главным образом мерила других своими мерками и часто наивно переоценивала людей. Такие завышенные оценки преследовали ее всю жизнь, несмотря на повторявшиеся уроки горького опыта. Все равно после мужа Екатерина оставалась первейшим воплощением ее идеалов, а те, кто окружал императрицу при дворе, были врагами.

Озабоченная своей ролью в исторических событиях в России XVIII века и тем, как историки оценивали ее место и вклад в царствование Екатерины, она читала и писала о своей жизни. Несмотря на ее сложные и часто антагонистические личные отношения с императрицей, восхваление и публичное прославление Екатерины представляли собой защиту и оправдание собственных действий и решений Дашковой ^[727]. В «Записках» она решилась представить свою версию прошлого, увиденного ее часто весьма необъективным взглядом. С гневом она прочла «Историю, или Анекдоты о революции в России 1762 года» Рюльера и «Жизнь Екатерины II, российской императрицы» Кастерб — труды, которые, по ее мнению, оклеветали Екатерину. Основанная на «Истории» Рюльера работа Кастерб, согласно Дашковой, использовала необоснованные сплетни и слухи; апокрифические письма в первом издании раздражали ее больше всего ^[728].

Решение написать автобиографию было прежде всего ответом на ошибки и неточности, с которыми другие описывали ее отношения с Екатериной. В «Записках» она упомянула, что прочитала две хвалебные истории о Екатерине и, исправив некоторые фактические неточности, представила их как противоядия к заблуждениям во французских сочинениях: «Я недавно читала два сочинения на Русском языке; первое: „Жизнь Екатерины Великой“; другое — „Анекдоты царствования Екатерины II“. Оба они написаны в патриотическом духе и с чувством преданности государыне. Впрочем, надо заметить, что в обоих допущена очень грубая ошибка; в них говорится, что Екатерина знала Греческий и Латинский язык и что в числе новейших языков она предпочитала Французский как самый легкий для разговора. Я положительно утверждаю, что императрица не знала ни Латинскаго, ни Греческаго и если она говорила с иностранцами на Французском предпочитательно своему родному Немецкому, то единственно потому, что ей хотелось заставить Россию забыть, что она была Немка» (192–93/-) ^[729].

Дашкова также работала над статьями и литературными произведениями и продолжала публиковаться под различными псевдонимами в «Друге просвещения», «Вестнике Европы», «Русском вестнике» и, возможно, в других журналах. Понимая, что ее историческое наследие зависело главным образом от репутации Екатерины, она прислала письмо издателям «Друга просвещения» и приложила к нему «Посвящение портрету Великой Екатерины». Это был тот же самый панегирик, что появился в «Собеседнике» в 1783 году. В следующем номере она опубликовала «Изображение Великой Екатерины», которое написала лет двадцать назад ^[730]. Необходимость сохранить свое персональное наследие в позитивном свете повлияла и на другую деятельность княгини. Она учредила стипендию своего имени в московском Екатерининском институте и пожертвовала деньги женским приютам под патронажем вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Дашкова также занималась переустройством своего кабинета естественной истории, который собирала в течение более чем тридцати лет. Большую, музейного качества коллекцию окаменелостей, минералов и предметов искусства, состоявшую из 15 430 образцов и оценивавшуюся в огромную сумму 50 тысяч рублей, она подарила Московскому университету ^[731]. В 1805 году либеральный мыслитель И. М. Борн предложил избрать Дашкову почетным членом Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. Это была большая честь, которой удостоило ее следующее поколение писателей, поскольку общество было одной из влиятельных литературных групп александровского царствования. Считавшееся прогрессивным и демократическим, оно включало в свои ряды сыновей Радищева, а позже А. С. Пушкина и Д. В. Дашкова ^[732] — основателей литературной группы «Арзамас».

С февраля 1804-го до конца 1806 года Дашкова по настоянию и при помощи сестер Вильмот писала «Записки». По вечерам в Троицком они старались согреться у камина, прислушиваясь к вою волков снаружи; когда окна замерзали, они читали свое будущее в ледяных узорах на стекле. Дашкова зачаровывала сестер анекдотами из жизни при дворе Екатерины и читала им выдержки из своей обширной переписки с императрицей, начиная с ранних годов их дружбы. Очень часто, когда Дашкова читала, Кэтрин Вильмот замечала болезненное возбуждение, оживлявшее лицо княгини, и просила читать еще ^[733]. Восхищенная Марта уговорила для вида сопротивлявшуюся Дашкову записать ее жизненный опыт в автобиографической форме. Дашкова согласилась, добавив: «[Я] написала эти мемуары, так как она очень этого хотела. Мисс Вильмот является единственной их распорядительницей с условием, что они будут напечатаны только после моей смерти» (226/207).