Дюма - Максим Чертанов Страница 97

Дюма писал Маке, что актерам надо заплатить шесть тысяч франков, он нашел только три тысячи, умолял занять у кого-нибудь. Маке отказал. Впоследствии он писал своему биографу Симону, что связывал с театром все надежды на благосостояние, но Дюма «дурно управлял» и помочь было нельзя. Дюма в отчаянии представил в министерство коммерции проект объединения под его руководством трех «пришедших в упадок» театров: «Порт-Сен-Мартен», «Амбигю» и Исторического, обещая, что театры будут «придерживаться одного направления во всем, что касается истории, морали и религии, целиком соответствующего пожеланиям правительства». Ответа не последовало. Театр стоял мертвый и пустой, тянулся суд.

Во время военного смотра в Сатори 10 октября кавалерия кричала президенту: «Да здравствует император!», пехота по приказу генерала Неймайера прошла молча, Неймайера уволили, военный министр Шангарнье за него заступился — уволили и его. Палата, чувствуя, что ее разгонят, осмелела, как загнанный в угол зверь, Тьер подбивал депутатов призвать на трон наследников Орлеанского.

Дюма, завершив «Адскую бездну», за неделю написал повесть «Голубка» — XVII век, любовь, политика, заговоры; печаталась в «Веке» с 22 октября по 9 ноября — и взялся за продолжение «Бездны» — дилогию «Бог располагает»; публикация с 20 ноября 1850-го по 7 марта 1851 года, действие происходит в 1829–1831 годах в Париже.

«С закатом карбонариев кончилась эра тайных обществ… лучший, самый подлинный заговор — это открытое, на глазах у целого света объединение идей». И все же тайные общества есть, и Гельб в них вхож. Он предает, шпионит, интригует, подстегивает оппозиционеров — все для личной выгоды. «План таков: пребывать в постоянной готовности, следить за всем, что творится во взбаламученных мозгах министров, за всеми плетущимися в потемках интригами заговорщиков…» Гельб на собрании оппозиционно настроенных буржуа: «Революция, которую готовят эти люди без веры и без силы, покончит с их жалкими расчетами. Пусть они только откроют шлюз, и поток унесет их». Он «видел их насквозь, этих мелкотравчатых честолюбцев, живущих одним днем, не искавших в революции, которую они подготавливали, ничего, кроме собственных интересов или удовлетворения своего тщеславия, готовых низвергнуть трон, простоявший четырнадцать веков, чтобы сделать из него ступеньку и добраться до должности министра в министерстве, что продержится какие-нибудь полгода». Примерно то же Дюма в тот же период писал в мемуарах и делился мыслями с персонажем. Орлеанского возвели на престол, Гельб перешел на сторону власти, предал Тугенбунд, а оказалось, что его брат Юлиус — тайный глава Тугенбунда; все козни пошли прахом, а почему? Потому что Бог располагает… Так хуже этот роман, чем те, что писались с Маке, или нет? Не то чтобы хуже, он другой: любовные линии вторичны и блеклы, зато политика выписана детально, страстно; это шаг к новому жанру — гибриду романа и публицистики.

В декабре Маке жаловался Лакруа, что Дюма не берет его в соавторы, самому ему писал: «Вы даже не замечаете, что полностью дезавуировали наши соглашения и нашу дружбу… Я никогда не получаю платы за работу. Вы оставляете меня без денег, тогда как должны в первую очередь рассчитываться со мной. Не забывайте, дорогой друг, что у Дюлона и Порше (нотариусы. — М. Ч.) зафиксирована вся Ваша громадная задолженность. Вы устраиваете в театры своих протеже и отказываете моим. И в самом деле, зачем им считаться со мной, когда они видят, что Вы сотрудничаете с каждым направо и налево, с любой посредственностью, и прекратили работать с человеком, с которым писали самые значительные Ваши произведения? Вы договорились со мной делать три пьесы в год, а вместо этого продаете Ваши права кому попало… Подумайте, ведь если Вы получаете мало денег, то я из-за Вас потерял все. Взываю к Вашим воспоминаниям, к Вашему сердцу, вспомните, что в счастье и в горе я всегда был с Вами».

Ответ Дюма: «Я обязался делать с Вами три пьесы в год. Мы сделали в первый год „Марго“ и „Жирондинцев“ и сочли, что этого хватит. Это не моя ошибка, это наша ошибка… Мы сделали во второй год „Монте-Кристо“ и „Катилину“. Вы сами сказали, что этого довольно. Мы сделали в третий год „Мушкетеров“, „Арменталя“ и „Женскую войну“. Только на третий год, и то по требованию Остейна, я сделал „Графа Германна“, которого Вам дважды предлагал писать, а Вы не хотели. В этом году мы сделали „Урбена Грандье“, после чего два месяца не работали вместе, так как Вы видели, как сделать пьесу про Шико, а я не видел; Вы могли написать ее сами. Но вместо этого Вы написали „Лесурка“ ^[22], а теперь Вы мне говорите, что хотите сотрудничать! …Почему я позволил другим ставить „Полину“, почему хотел позволить делать без меня пьесу по „Корриколо“? Да чтобы оплатить Вам задолженность, о которой Вы говорите, дорогой друг. Теперь у меня треть в „Ландскнехтах“, треть в „Полине“, где я не делал ничего. И это — аванс в 2000 франков, и это для Вас. Как по-Вашему, легко ли мне живется, если все, что я получаю, это 600 франков за 2 тома у Кадо? Как бы я ни хотел, я не могу платить Вам 1000 франков, если получаю 600. Хотите — воля Ваша — хотя для меня это будет ужасным ударом — прервем нашу работу до тех пор, пока я не заработаю достаточно. Но что до меня, работать с кем-то кроме Вас — это как супружеская измена». Маке растаял, помирились и сели писать роман «Анж Питу».

Хотя «Анж Питу» хронологически продолжает «Бальзамо», Бальзамо в нем нет, зато есть Жильбер, что украл и сплавил с рук своего ребенка: он пожил в Америке, стал врачом, поумнел, вернулся во Францию, нашел сына, познакомился с его молочным братом, сыном крестьянки Анжем Питу. Детство Питу написано Дюма прелестно — не ниже уровня «Тома Сойера» или «Оливера Твиста». Учил мальчика аббат Фортье:

«— Ах, безбожник! Ах, нехристь! — упрекал голос. — Ах, змееныш! Убирайся, уходи прочь, vade, vade! Вспомни: я терпел тебя целых три года, но ты — из тех негодников, которые вывели бы из терпения самого Господа Бога. Кончено! С меня довольно! Забирай своих белок, лягушек, ящериц, забирай шелковичных червей и майских жуков и ступай к своей тетке, ступай к дядьке, если он у тебя есть, убирайся к дьяволу, иди куда хочешь — лишь бы я тебя больше никогда не видел! Vade, vade!

— Ох, милый господин Фортье, простите меня, — отвечал с нижней ступеньки лестницы другой, умоляющий голос, — стоит ли так гневаться из-за одного несчастного варваризма и нескольких, как вы их называете, солецизмов…»

Когда Маке подхватил работу, в романе наступил 1789 год, Анжу 17 лет, он любит Катрин, дочь фермера Бийо, по недоразумению ему грозит арест, он бежит в Париж, с ним Бийо, попадают аккурат ко взятию Бастилии. «К несчастью, первая потребность народа после победы состоит в том, чтобы все разрушать. Архив Бастилии был разорен… Толпа с яростью рвала в клочки все эти бумаги; без сомнения, парижанам казалось, что, разрывая приказы о заключении под стражу, они законным образом возвращают свободу узникам». Дальше — кровь. «Обычно сражающиеся люди безжалостны лишь до тех пор, пока длится сражение. Как правило, те, кто уцелел в бою, снисходительны к врагам. Но в тех грандиозных народных волнениях… толпа, не решающаяся сама взяться за оружие и возбуждающаяся громом чужих сражений, толпа, разом и жестокая и трусливая, после победы ищет возможности принять хоть какое-нибудь участие в той борьбе, которая только что наводила на нее такой страх. Она берет на себя отмщение». Убивают всех без разбору, Питу и Бийо иногда этому немножко удивляются, но в общем им нравятся новые порядки. Жильбер незадолго до революции был арестован по доносу, теперь он свободен и узнает от Неккера, что донесла на него какая-то графиня де Шарни (это его жертва Андре, вышедшая замуж, фрейлина Марии Антуанетты); в свою очередь, Жильбер делится с Неккером пророчествами, предостерегая от республиканцев.