Головнин. Дважды плененный - Иван Фирсов Страница 97

Накануне отъезда в Гулынки в Петербург прибыл экипаж «Дианы» с Петром Рикордом.

— Все в наличии, кроме Рудакова и Якушкина, они теперь надолго в том краю останутся, да еще потеря у нас случилась, — глаза Рикорда подернулись грустью, — Мур смертоубийством жизнь покончил в Охотске.

Головнин тяжело вздохнул, перекрестился.

— Не уследили, перед самым отъездом саданул себя в грудь из ружья, курок, видать, ногой спустил… Похоронили его с честью, по-божески, как офицера, на могилке постамент соорудили.

— Таки ничего и не пояснил? Случалось, еще в плену бредил таково.

— Оставил записку, — хмурясь, продолжал Рикорд, — сумбур полный. И свет ему несносен. И что кажется ему, будто он и самое солнце съел. Не в своем разуме, видимо, был…

Близко к истине рассуждали оба собеседника.

Много лет спустя родной племянник Мура многое прояснил в загадочном поведении этого сложного человека. Излагая сочинения Головнина, В. Инсарский поведал довольно убедительную версию происшедшего. «Имя Мура выдвинуто там весьма рельефно. По свидетельству этого сочинения, Мур, умный, образованный, красивый, во время плена у японцев стал действовать отдельно от товарищей и как будто во вред им, потом сошел с ума и кончил жизнь самоубийством. Хотя не совсем ясно и определенно, Головнин приходит, однако, к такому выводу, что сумасшествие и самоубийство Мура было как будто последствием раскаяния в поступках против товарищей. Выводы совершенно ошибочны. Не сумасшествие было следствием поступков Мура, а поступки его были следствием сумасшествия.

Кто внимательно проследит все рассказы о Муре, приведенные в этом сочинении, тот не может не согласиться с этим. Я же утверждаю этот факт самым положительным образом на том основании, что в детстве видел удивительное явление, как два родных брата его, мои дяди, сходили с ума, а потом выздоравливали. И замечательно, что во время этих сумасшествий они точно так же возводили на себя какие-то преступления, обливаясь слезами, умоляли всех не приближаться к ним, как к прокаженным, и постоянно искали случая к самоубийству… Нет сомнения, что и брат их при лучшем надзоре не только не погиб бы, но и выздоровел, как они, и судя по его качествам, описанным Головниным, был бы полезным членом общества…» А товарищи его простили, надписав на могиле: «В Японии оставил его провождавший на пути сей жизни ангел-хранитель. Отчаяние ввергло его в жестокие заблуждения. Жестокое раскаяние их загладило, а смерть успокоила несчастного. Чувствительные сердца! Почтите память его слезою…»

Друзья-товарищи вспомнили вдруг и нелепую гибель другого совсем молодого офицера, Дмитрия Картавцева, на Камчатке.

— Весельчак был и балагур, общительный донельзя, моряк отменный на судне, — с грустью в голосе проговорил Рикорд, — а вот поди же ты, на санках зашибся.

— Неисповедимы пути Господни, — в тон ему ответил Головнин и перевел разговор, — ты-то, Петр Иваныч, теперь куда курс прокладываешь? Я собираюсь в Гулынки отъехать. Надобно собраться с мыслями, теребят меня со всех сторон интересом к делам японским. Греч [62]письмо прислал, предлагает незамедлительно публиковать мои записки в своем журнале.

— У тебя все карты в руках, Василь Михалыч. Никто из европейцев допрежь Японию с изнанки не видел. А по части слога, думается, ты и другого писаку за пояс заткнешь. Дерзай, — убеждал друга Рикорд. — А я подумываю к лету махнуть в Малороссию. Тянет меня в свои пенаты Гриша Коростовцев.

— Поезжай, — добродушно ухмыльнулся Головнин, — на море нынче затихло, Бонапарт, слышь, утихомирился на Эльбе…

«Диана» сблизила и, можно сказать, породнила командира и его боевого помощника. При всей разности характеров их соединяло помимо чисто морских интересов совпадение взглядов на нравственные жизненные принципы, моральные устои. Искренность в отношении, безукоризненная честность в поступках, открытость и отсутствие какого-либо ханжества в отношениях с людьми.

Находясь в Америке, на Камчатке, в плену у японцев, Головнин за долгие годы привык к запоздалым вестям из Европы. Теперь наступило иное измерение времени. Едва успел разобраться в своем довольно-таки запущенном имении Гулынках, как из губернского города долетели устрашающие известия — в первый день весны бежал с острова Эльбы и высадился на берег Франции поверженный Наполеон…

Начались знаменитые последние «Сто дней» французского императора.

Многое узнал о прошедших годах Василий Головнин из газет, которые он с жадностью читал и перечитывал начиная с Иркутска. По крупицам восстанавливал события, происходившие за время его отсутствия в России и Европе…

22 июня 1812 года Наполеон подписал приказ о наступлении великой армии на Россию:

«Рок влечет за собой Россию; ее судьбы должны свершиться… Она нас ставит перед выбором: бесчестье или война. Выбор не может вызвать сомнений. Итак, мы пойдем вперед, внесем войну на ее территорию… война будет славной для французов».

После были Смоленск, Бородино, сожженная Москва, бегство остатков великой армии, Березина…

Но Наполеон не терял надежды взять реванш.

«Битва народов» под Лейпцигом привела к крушению великой империи…

И вот теперь, взвесив все «за» и «против», изгнанник вновь воспрянул духом и не ошибся. Народ верил в своего императора, который верно понял дух народа, недовольного возвращением Бурбонов.

«Я явился, чтобы избавить Францию от эмигрантов», — сказал он в Гренобле. «Пускай берегутся священники и дворяне, которые хотели подчинить французов рабству. Я их повешу на фонарях», — заявил в Лионе.

Однако судьбу Франции решал не народ, а те, кто. действительно правил в Париже — встревоженные финансисты, члены торговой палаты, биржа…

После Ватерлоо Наполеон понял, что его покинули те, кто неслыханно обогатился за время империи и, по существу, являлись его опорой — буржуа.

Победно шествовал император по суше. На море ему не везло до последних дней правления…

Так уж случилось, что Наполеон навсегда отрекся от престола 22 июня 1815 года, в тот же день, когда он начал роковую для него кампанию против России…

После отречения Бонапарт направился в Рошфор, к океану, там стояли наготове два фрегата, чтобы переправить его в Америку. На одном из них, «Заале», он вышел в море, но впереди маячили сторожевые фрегаты англичан, английская эскадра блокировала выход в океан. Бонапарт надеялся, что англичане пропустят его в Америку, но капитан Мэтленд ответил вежливым отказом: «Где же ручательство, что император Наполеон не вернется снова и не заставит опять Англию и всю Европу принести новые кровавые и материальные жертвы, если он теперь выедет в Америку?»

Французские капитаны предложили Бонапарту ночью с боем прорваться сквозь блокаду, другие молодые офицеры брались ночью, тайком, на небольшом судне вывезти.