Бенито Муссолини - Кристофер Хибберт Страница 97

«Я решил укрыться в горах, — наконец объявил Муссолини, — не может быть, что не найдется пятисот человек, готовых следовать за мной».

Он проявлял особую заботу о своих документах. Часть из них он поместил в два кожаных чемодана, которые передал на хранение Каррадори еще в Милане, другая часть документов была погружена в один из грузовиков, следовавших в колонне. Поскольку не все машины прибыли в Комо вместе с ним, он велел Гатти и полковнику Казалинуово вернуться назад и разузнать, что случилось с остальными. Между тем, он достал из двух увесистых портфелей, которые он ни на минуту не упускал из вида, другую порцию документов и стал внимательно их просматривать. Что составляло содержимое этих портфелей, нам так и не суждено узнать, хотя попытки найти эти бумаги делались неоднократно в прошлом и, несомненно, будут предприниматься в будущем. Карло Сильвестри, который помогал упаковывать бумаги в Милане, убежден, что Муссолини рассчитывал использовать их во время судебного процесса, если таковой состоялся бы после окончания войны. В этих документах, полагал Сильвестри, содержались свидетельства того, как правительство старалось спасти от разорения немцами области Северной Италии, а также предотвратить гражданскую войну; факты, свидетельствовавшие о проникновении коммунистов в руководство партизанским движением, дипломатические документы, показывающие ответственность Англии за развязывание войны, документы об Умберто, о Гитлере, о процессе в Вероне. В течение нескольких недель, находясь в Гарньяно, Муссолини отбирал бумаги. Несомненно, что все документы подбирались с особой тщательностью, сохранялись наиболее важные и самые секретные. Остальные же, как свидетельствуют помощники Муссолини, в ночь накануне отъезда в Милан были погружены в моторную лодку и сброшены в воды озера Гарда.

Спустя некоторое время Гатти и Казалинуово вернулись в Комо и доложили Муссолини, что грузовик с документами перехвачен партизанами к северу от Милана. Трудно сказать, могла ли другая весть вызвать такой гнев Муссолини. Дело в том, что помимо документов в машине находился груз, названный впоследствии «сокровищами Донго»: золотые слитки, произведения искусства и деньги, принадлежавшие республиканскому правительству и отдельным министрам. По оценкам, сделанным после войны, стоимость груза составляла несколько миллиардов лир [46]. Муссолини хладнокровно отнесся к потере сокровищ, но об утрате документов он с горечью упоминал еще в течение двух дней, отпущенных ему судьбой.

В ожидании возвращения Гатти и Казалинуово, Муссолини написал последнее письмо жене. К тому времени Рашель уже покинула королевскую виллу в Монце и теперь вместе с Романо и Анной-Марией находилась на вилле Монтеро в Черноббио. Он предпринимал неоднократные попытки связаться с женой по телефону, но каждый раз безуспешно. Письмо было доставлено Рашели в два часа ночи следующего дня. Вилла охранялась отрядом чернорубашечников, которых прислал Муссолини специально для охраны своей семьи. Рашель была в постели, когда ее разбудили шаги за дверью и возбужденные голоса, один из охранников подошел на цыпочках к постели и произнес: «Для вас письмо от дуче».

«Я вскочила на ноги, — вспоминала она позже, — вскрыла конверт и сразу узнала почерк Бенито. Письмо было написано красно-синим карандашом, который Муссолини обычно использовал для личной корреспонденции».

Рашель разбудила детей, и они вместе прочли письмо. После прочтения письмо было уничтожено, но перед тем Рашель велела всем выучить его наизусть. Вот текст письма, восстановленный по воспоминаниям членов семьи:

Дорогая Рашель!

Итак, книга моей жизни достигла последней главы. Осталось перевернуть всего несколько страниц. Кто знает, увидимся ли мы снова. Поэтому я посылаю тебе это письмо. Прости меня за все зло, которое я невольно причинил тебе… Возьми детей и попытайся укрыться в Швейцарии. Там ты сможешь начать новую жизнь. Я не думаю, что тебе откажут в убежище после всего, что я сделал для них. Кроме того, ты не связана с политикой. Если все же ты не получишь убежища, сдайся союзникам, которые могут оказаться более благосклонными, чем итальянцы. Позаботься о детях, особенно об Анне, которая как никто нуждается в этом. Ты знаешь, как я люблю их. Наш Бруно, чья душа на небесах, заступится за тебя перед Богом.

Нежно обнимаю тебя и детей,

твой Бенито Комо, 27.04.1945

год XXIII от начала фашистской эры.

Она позволила детям перечитать письмо еще раз, а сама попросила чернорубашечника снова попытаться связаться с префектурой в Комо. На этот раз дозвониться удалось. К телефону подошел Гатти, но было слышно, как трубку выхватили из его рук, и через мгновение в трубке раздался возглас Муссолини:

«Рашель, наконец-то!»

Его голос звучал спокойно и отрешенно. Он попросил ее не беспокоиться о нем и подумать о собственной безопасности и безопасности детей. Насколько она помнила, он никогда не был таким «апатичным».

«Что же будет с тобой?» — воскликнула Рашель. «Я покоряюсь своей судьбе, — в очередной раз он театрально повторил эту банальную фразу, — а ты должна позаботиться о детях. Я могу лишь повторить то, о чем писал в письме. Прости мне все зло, которое я причинил тебе. Надеюсь, без меня твоя жизнь будет спокойней и счастливей».

«Все больше людей готовы встать на твою защиту и сражаться за тебя и за Италию, — сделала она безнадежную попытку приободрить его, — у тебя немало сторонников, готовых идти за тобой».

«Боюсь, что никого не осталось, — сказал он, — Все покинули меня, Рашель, я уже ясно осознал, что все позади».

Он захотел поговорить с детьми. Взяв трубку, Романо стал умолять отца не оставлять их. Но Рашель выхватила трубку из рук сына, чтобы попрощаться с мужем. И пока она говорила последние слова, в ее голове созрело решение не ехать в Швейцарию, как советовал ей муж, а попытаться пробиться в Комо, чтобы повидать его еще раз. Ей это удалось. Когда она добралась туда, Муссолини передал ей часть бумаг из своей тщательно оберегаемой коллекции, включая несколько писем Уинстона Черчилля, которые, как он надеялся, помогут ей перебраться за границу.

«Если кто-нибудь попытается остановить тебя или причинить вред, — сказал он ей, — попроси, чтобы тебя передали англичанам».