Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин Страница 96

Сведения о происходившем намеренно скрывались. Только через два дня о происходящих в Москве событиях узнал министр внутренних дел Н. А. Маклаков, так как московские власти сдерживали распространение информации и лишь на третий день войска применили оружие, ибо бунт грозил захлестнуть Москву. Власти в лице градоначальника князя Ф. Ф. Юсупова (отец убийцы Г. Е. Распутина — Ф. Ф. Юсупова-Сумарокова-Эльстона) своим нарочитым бездействием только поощряли беспорядки, пока дело не зашло слишком далеко. Вдобавок ко всему «массовое бездействие полицейских чинов привело к широкому распространению слухов, будто немецкие погромы были организованы самой полицией или по крайней мере с ее ведома». ^[389]

В создавшейся обстановке уже никакие попытки восстановить контроль над ситуацией, не могли быть до конца успешными. Волна недовольства, спровоцированная Ставкой и властями всех уровней, пока загонялась в глубь, чтобы в самом скором времени вырваться наружу мощной революционной волной. Л. Гатаговой верно отмечается, что «сам факт допущения погромов в крупнейшем городе империи наглядно свидетельствовал о глубокой деградации системы власти и бессилии российского общества. Драматические события последующих лет (когда мощный погромный потенциал обернулся движущим фактором смуты уже общероссийского масштаба) лишь подтвердили правомерность этого вывода». ^[390] Теперь уже ни сверхпопулярный за счет рекламного популизма и клеветы Верховный главнокомандующий, ни сам император, не смогли бы вернуть ситуацию к статус-кво, даже и осознав, что на волю рвутся те силы, что ни в коем разе не должны получить свободы. Превосходным образчиком того обстоятельства, что «хотели, как лучше а получилось, как всегда», является следующий документ. 17 сентября 1915 года из Московской губернии в столицу сообщали: «Появившиеся… воззвания Верховного главнокомандующего, предлагающие населению строго отличать заведомых предателей от верных слуг Царю и Родине, хотя бы и носящих иностранные фамилии, возбудили в умах черни превратные толкования… что даже политика великого князя стала благожелательнее к немцам и что поэтому нужно ожидать, что командные должности на фронте опять займут немцы. При этом высказывалась уверенность, что войска сумеют вовремя расправиться с предателями даже среди начальствующих лиц». ^[391]

Понятно, что «предатель» чаще всего становится таковым не в силу реального свершения предательства, а в силу своего «назначения» свыше на эту должность. Точно так же, как великий князь Николай Николаевич «назначил» на эту должность Мясоедова, Ренненкампфа, Сухомлинова и прочих, весь высший слой государства (прежде всего дворянство) окажется в 1917 году «назначенным» на роль «предателей» никем иным, как российским народом. Посеявший ветер, непременно пожнет бурю. «Отношение к немцам определялось более всего проблемой мифического „немецкого засилья“, обсуждавшейся задолго до войны и необычайно обострившейся в связи с поисками „внутреннего врага“, ответственного за все — за неудачи на фронтах, неурядицы в тылу, развал хозяйства» Оболенская С. В. Германия и немцы глазами русских (XIXb.). M., 2000, с. 189.].

Начало этого явления проявилось в первую голову в Действующей армии. Непосредственной предпосылкой к тому, помимо пропаганды шпиономании, стал кризис вооружения. Без оружия организованное воинское подразделение превращается в толпу. Недостаток вооружения оплачивался человеческой кровью. Впервые солдаты были побуждены заговорить о том, что «господа» желают нарочно «извести» как можно больше простого народа, чтобы не давать ему землю.

Тем более солдат отчетливо видел, что у противника есть все, что русские полки сметаются тяжелой артиллерией немцев, что огромные потери есть следствие нераспорядительности командования. Гибель кадров и мобилизация в Вооруженные силы все новых сотен тысяч мужчин (кадровый состав Действующей армии был выбит к январю, а обученный запас был исчерпан к маю 1915 года) усугубляли ситуацию кажущейся безнадежности. Отсюда и массовые сдачи в плен — по двести тысяч в месяц летом.

Слухи, распространяемые в солдатской массе, были столь дикими, что лишь всеобщим озлобленным отупением от поражений и отступления лета-осени 1915 года можно объяснить их возникновение и существование. В своих письмах солдаты писали, например, что артиллерийские орудия непременно заряжались начальниками холостыми зарядами, что помогало немцам бить русских. И вновь, и вновь «офицеры по предписанию начальства передают обо всем этом солдатам». Последнее заявление особенно характерно: авторитет знания офицера бесспорен, а следовательно, и истинен. И рядом в письмах — строки о розгах, надоевшей бесконечной бойне, желательности скорейшей сдачи в плен, лишь бы остаться в живых, раз уж все продано и победы не будет. ^[392]

Склонность такого явления, как слухи (чьей характеристикой является принцип «самодвижения информации») к гипертрофированности, эволюционирует в убежденность сознания в «истинности» данных сведений. Вера и убеждение — родственные явления, поэтому принятые на веру данные укреплялись в сознании как несомненная правда. Причем, что наиболее важно, закрепление шло не столько на индивидуальном уровне, сколько коллективном, массовом. При этом, разумеется, солдаты более доверяли и воспринимали сведения, получаемые от таких же простых людей (так называемый солдатский вестник), нежели из официоза, который весьма и весьма вяло старался опровергать ложную информацию, зародившуюся под влиянием всеобщего настроя.

Тот факт, что масса офицеров разделяла эксцессы шпиономании, подливал масла в огонь, подтверждая в глазах нижних чинов «истинность» слухов. Это обстоятельство и давало ощущение истинности, постоянно подпитывая сознание каждого человека все новыми слухами, прочно наслаивавшимися на старые до той степени, когда человек уже перестает отличать явную и режущую слух неправду от истины. Например из Действующей армии сообщали: «Всем известно, что крепость Ковно продана Григорьевым (комендант крепости, трусливо бежавший в начале осады. — Авт.) германцам еще в начале войны… сам видел, как по приказу этого негодяя было сожжено шестьдесят тысяч винтовок, а между тем во второй линии окопов и самом городе солдаты были без винтовок, гибли, как мухи, от немецких „чемоданов“». И далее: «Начальство продавало землю целыми губерниями, набивая себе карманы», ^[393] а выкупает — солдатской кровью.

Письма солдат, что и понятно, определенным образом влияли и на настроения тыла, и без того широко оповещаемого оппозиционными кругами о положении дел на фронте и неудачах вследствие «измены». Тыл, в свою очередь, потрясенный сведениями печати и пропаганды Ставки, еще сильнее воздействовал на фронт, усугубляя положение в умах. Так, к концу 1915 года слухи, переносимые солдатами в деревню, по донесениям с мест, «возбуждали население» и вызывали «недоверие к начальствующим лицам». Министр внутренних дел рассылал циркуляры, адресованные губернаторам, с указаниями о принятии мер по предотвращению данного явления, ибо крестьянство немедленно экстраполировало получаемую информацию на земельный вопрос. ^[394] Такая экстраполяция означала только одно — передачу земли «изменников» (а таким мог и должен был стать каждый помещик) в распоряжение крестьянства.