Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц Страница 96

Как ни хлопотно было самому Мефодию после общения с прямодушным, нелукавым и обязательным Ростиславом приноравливать свои поступки к подчас непредсказуемым действиям его племянника, духовно опытный солунянин старался не поощрять среди своих помощников мечтаний о желаемой перемене власти.

Он был и в этом истинный византиец. Сколько бы на его родине ни случалось при разных императорах и патриархах распрей между мирской властью и церковной, истинный византиец ни за что не порадуется случившемуся разладу. И не станет лихорадочно метаться, спеша с осуждениями той или другой стороны. Нет, он лучше помолится прилежнее, крепче, истовее за тех и тех, чтобы уберёг их Господь от вражьих наущений. Может оступиться один человек, василевс он или патриарх, но такие оступления способны лишь временно затемнить образ и принцип желаемого и осуществляемого вопреки помехам согласия. Ибо ясно, что лишь благодаря этому так подчас трудно достигаемому согласию между Божьим и кесаревым, между церковью и миром первая на земле христианская держава, вопреки вражьим козням, из века в век соблюдает свой путь и даруемые ей по благодати сроки.

Говорить о том, что такая держава или подобная такой близка к построению и в Моравии, было ещё очень рано. Как и в соседней Болгарии, всё здесь пока слишком зыбилось, слишком не походило на те неповторимые условия, в каких собралась однажды для своего поприща Византия-христианка. Но замысел устроения страны на новых духовных началах пустил первые корешки и в Моравии. Мефодию очевидно было, что миссионерские труды его и покойного брата Кирилла не развеялись прахом. До их приезда сюда князь Моймир уже пробовал собирать языческие славянские племена вокруг моравского княжества. Но ничего не вышло из тех простоватых механических напряжений, потому что не стояло за ними высокой скрепляющей меты. Нуда, мы все одного великого роду, одной крови и речи, но каждое племя со своими богами и божками, а дальше-то куда и как? И это озадачивало Ростислава. Потому и началось при нём вызревание замысла моравской церкви, говорящей на родном языке о Триедином Господе.

Мефодий не мог не видеть теперь, что Святополк по всем статьям недотягивает до Ростислава. Что в Святополке никак ещё не угомонится буйное языческое начало. Что порывистый, увлекающийся князь не столько верит, сколько обряжается в христианина.

И всё же владыка не позволял себе усомниться в том, что князь искренне желает своей земле блага. И уж никак не мог заподозрить Святополка в холопской службе королевскому дому. Владыка, с его крепкой воинской закалкой, даже готов был поощрять пылкие ратные замыслы князя. Что худого в этих настойчивых хлопотах о расширении своей земли? И к востоку, и к западу от Моравии сколько еще сиротствует поодиночке славянских племён?!

Только станет ли крепче сама Моравия, расширившись за счёт язычников? Не повторить бы хоженых путей старого Моймира, уповавшего лишь на силу. Немецкая сила почему вышла сильнее? Немцы оправдывают свои захваты тем, что несут варварам истинное христианское просвещение. Славянские вожди догадываются, что уже им не отсидеться по своим глухоманям. Но не знают, к какой силе надёжнее прислониться. А ведь не сегодня, так завтра могут стать очередной добычей напористых немецких королей и епископов. Но разве моравляне не способны уже показать своим коснеющим в язычестве славянским соседям, что есть иное просвещение, не на чужом языке выказывающее свою истинность?

Узнав, что Святополк с недавних времён приятельствует с молодым чешским князем, который помогал ему в боевых делах против немцев и правит у ближайших на западе соседей, Мефодий захотел и сам повидаться с юношей. В один из его приездов к Святополку в Велеград владыка увидел этого чеха. Звали его Боривой или, как сами чехи предпочитали произносить, Борживой. Навострённый слух солунянина не впервой улавливал те малые различия, что позволяли по говору быстро сообразить, кто стоит перед тобою: чех или моравлянин. Язык один, зато говоров да наречий много. От этого подчас хлопотно становится, но и весело притом. Потому что и славян, слава Богу, премного. Куда больше, чем они с братом предполагали, собравшись на Дунай.

Боривой был сполна язычник, но с любопытством и твёрдо, не переминаясь с ноги на ногу, стоял за славянской обедней, потом на чьих-то крестинах. Мефодию радостно было наблюдать, что юноша с лёгким удивлением улавливает смысл произносимых молитв, сосредоточивается, под стать всем, когда торжественно звучат стихи из Апостола и Евангелия. Он будто в доме родном оказался, где не был почти отроду и где никто не косится на него как на чужака.

В один из своих приездов Боривой сам выразил желание креститься. Здесь же, в Велеграде, совершено было таинство, и правил службу владыка.

А вскоре Боривой сказал, что и его молодая жена пожелала стать христианкой, и пригласил Мефодия в их княжеский замок Градишин, на берегу Влтавы. Можно бы и поскорее поехать к ним, но не лучше ли крестить молодую женщину в их собственном княжеском храме, в крещальне-баптистерии? Значит, для начала нужно помочь Боривою строителями, чтобы церковь в его Градишине из дерева срубить или из камня поставить. И тогда начнут открываться для молодой семьи и для всех, кто им пожелает последовать, великие смыслы идущих за крещением таинств — исповеди, причастия, венчания, миропомазания, отпевания. Вскоре первую в Градишине церковь построили, и она была посвящена, по совету Мефодия, памяти святого Климента.

Тогда-то владыка и собрался к Боривою. Звали крестницу Людмилой. Она оказалась не чешского рода, а сербского, и замуж отдана тоже из княжеского дома ^[18]. Когда Мефодий услышал об этом, впору было ему со вздохом подумать: как же велико и пока ещё для него неохватно архиепископское поле, доставшееся в наследование от сирмиумского святителя Андроника. Тут и сербские пределы, и хорватские. И в те края тоже пора бы ему торить свой владычный путь.

И это — лишь на западе и юго-западе от Моравии и Паннонии.

А у Святополка тем временем вызревали уже очередные намерения. Ведь кроме сербов южных есть и другие сербы, лужицкие. Эти лужичане, или сорбы, как их чаще зовут, тоже люди славянского рода и на своей земле сидят к северо-западу от чехов, по реке Спревье. Владыке с его священниками, дьяконами да певчими и к ним не мешало бы наведаться. Они, как и большинство чехов, тоже язычествуют по сей день.

За ними, ближе к Венедскому, или Готскому, морю, есть ещё племена: бодричи, или ободриты, лютичи, тоже нашего слова люди. И полабские есть славяне, что на реке Лабе живут. Немцы всех славян без разбора одним именем кличут: венды, венеды. Ещё при Карле Великом начали жестоко теснить тех же ободритов, лютичей, полабов. Совсем мало там, говорят, осталось славянского люду после тех походов, когда целые сёла-вески огнём жгли вместе с жителями.