Мария Федоровна - Юлия Кудрина Страница 96

«Однажды вечером, после обеда, великие княжны Мария и Анастасия Николаевны представляли две сцены из „Мещанина во дворянстве“ в столовой, где присутствовали их императорские величества, свита и несколько гостей. Я был суфлером и прятался за ширмой, служившей кулисами. Слегка вытянув шею, я мог видеть императрицу, сидевшую в первом ряду зрительного зала, она улыбалась и оживленно разговаривала со своими соседями. Когда представление закончилось, я прошел через служебную дверь и оказался в коридоре как раз напротив комнаты Алексея Николаевича. Оттуда доносились стоны. Тут я увидел царицу — она бежала, подхватив двумя руками свой длинный, затрудняющий движение шлейф. Я прижался к стене, и она пробежала мимо, не заметив меня. Лицо ее было безумным, искаженным от ужаса. Я вернулся в столовую. То оживление, которое я там увидел, не поддается описанию. Ливрейные лакеи разносили подносы с прохладительными напитками. Все смеялись и обменивались шутками. Вечер был в разгаре. Через несколько минут вернулась царица. Она снова надела маску на лицо и заставила себя улыбаться гостям, толпившимся вокруг нее. Но мне было видно, что царь, хоть и занятый разговором, встал так, чтобы можно было наблюдать за дверью, и я перехватил полный отчаяния взгляд, который бросила на него вошедшая царица. Через час я вернулся в свою комнату, страшно расстроенный тем, что видел и что вдруг прояснило для меня всю трагичность этой двойной жизни».

10 октября, когда уже ждали кончины цесаревича и даже причастили и соборовали его, из Сибири пришла телеграмма, в которой Распутин писал, что цесаревич будет жить. И действительно, с этого момента состояние наследника стало заметно улучшаться, он быстро пошел на поправку. Александра Федоровна уверовала в то, что исцеление Алексея от болезни произошло благодаря молитвам «старца».

«Я пишу Вам, и сердце мое полно благодарности Господу за его милосердие, — спешил поделиться с матерью царь после того, как миновал кризис. — Он (Господь. — Ю. К.) ниспослал нам благодать. Алексей начал поправляться… Аликс переносила это тяжелое испытание более мужественно, чем я, когда Алексею было совсем плохо, но теперь, когда, слава Богу, опасность миновала, ее собственное здоровье подорвано: бедное сердце болит от пережитого страшного напряжения. Поэтому она старается беречь силы и днем лежит на кушетке в комнате Алексея. Все наши слуги, казаки, матросы и все окружающие нас люди сочувствовали нам…» Далее Николай II рассказывал матери о той моральной поддержке, которую они получили от простых людей, глубоко сочувствовавших царской семье: «Когда Алексей заболел, отца Александра Васильевича из женского Успенского монастыря, духовника детей, попросили отслужить благодарственный молебен на открытом воздухе. Люди умоляли его служить молебны каждый день, пока царевич не поправится. Польские крестьяне приходили толпами, они рыдали во время богослужения. Какое огромное количество икон, телеграмм, писем с пожеланиями нашему дорогому мальчику скорейшего выздоровления мы получили!»

Влияние «старца» все усиливалось, и царица видела в нем единственное спасение. Отношение же к Распутину ближайших родственников царя — матери, сестер, братьев — оставалось критическим. По словам сестры Николая II великой княгини Ольги Александровны, которой в силу обстоятельств чаще других приходилось встречаться с Распутиным, она «никогда не смогла заставить себя испытать симпатию к нему», хотя «Ники и Аликс надеялись, что я полюблю Распутина». Вместе с тем великая княгиня была убеждена в том, что у Распутина был природный дар исцеления: «Я видела собственными глазами, и неоднократно, чудотворную силу его воздействия. Я также знаю, что самые знаменитые врачи того времени вынуждены были признать это. Профессор Федоров, лечащий врач Алексея, выдающийся специалист в своей области, также рассказывал мне о подобных случаях; однако все врачи очень не любили Распутина». Пытаясь объяснить действительное отношение брата и Аликс к Распутину, Ольга Александровна констатировала: «Никогда ни мой брат, ни Аликс не верили тому, что человек этот обладает сверхъестественной силой. Они видели в нем крестьянина, глубокая вера которого сделала его инструментом в руках Божьих, но только для излечения Алексея. Аликс ужасно страдала от невралгии и ишиаса, но я никогда не слышала, чтобы „сибиряк“ ей помог».

Царь и царица жили теперь под грузом страшного и неизбежного будущего для себя, сына и страны. Флигель-адъютант, генерал-майор В. Н. Воейков, с декабря 1916 года комендант Зимнего дворца, вспоминал: «За одну ночь Государь состарился на десять лет. Он не мог перенести мысли, что его единственный сын, его любимый Алексей обречен медициной на преждевременную смерть или же на прозябание инвалида.

Необходимо было принять самые строгие меры, чтобы предохранить его Высочество от падений, порезов и даже царапин, потому что каждое незначительное кровотечение может для людей, страдающих гемофилией, оказаться роковым…

Для его царственных родителей жизнь потеряла всякий смысл, мы боялись улыбнуться в их присутствии. Посещая их Величества, мы вели себя во дворце как в доме, в котором кто-то умер. Император старался найти забвение в неустанном труде, но императрица не захотела подчиниться судьбе».

Однако состояние здоровья Александры Федоровны заметно ухудшалось. Она старалась избегать публичных встреч и выездов, хорошо понимая, что с каждым днем они становились для нее все более и более тягостными.

Художник Михаил Нестеров, присутствовавший на праздничной службе 26 августа 1912 года в Марфо-Мариинской обители в Москве, вспоминал: