Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен Страница 95

11 марта Гитлер сообщил мне, что намерен просить у президента позволения во время ежегодной церемонии поминовения павших на войне вывешивать повсюду нацистские флаги. Он полагал, что, поскольку все патриотические силы страны теперь объединены под руководством партии, то будет только естественным заменить флаг Веймарской республики флагом со свастикой. Я был неприятно поражен этой идеей и в течение часа, пока мы гуляли с ним по саду рейхсканцелярии, старался убедить его изменить свое решение. Я говорил ему, что будет крупнейшей психологической ошибкой навязать эту эмблему громадному количеству людей, не принадлежащих к его движению. Республика уже совершила подобную ошибку, заменив черно-бело-красное знамя, под которым более двух миллионов сыновей народа пали на войне, на черно-красно-золотой флаг революции 1848 года. Тогда это было встречено с глубоким негодованием, и было бы неразумно еще раз повторять такой эксперимент.

К несчастью, я почти не получил поддержки от своих коллег по кабинету. Тогда я обратился к Бломбергу, поскольку считал, что он будет заинтересован в таком решении этого вопроса, которое вызвало бы как можно меньше недовольства в армии. К моему крайнему удивлению, он придерживался взглядов, диаметрально противоположных моим собственным. Он считал, что, по его мнению, нацисты имеют полное право превратить свой флаг в символ рейха. После этого вся моя надежда оставалась на Гинденбурга. Президент полностью разделял мое мнение, но поддался нажиму со стороны Гитлера и Бломберга. Гитлер утверждал, что компромисс в этом вопросе позволит ему обуздать наиболее революционные элементы своей партии, и Гинденбург в конце концов согласился на то, что свастика и черно-бело-красный флаг получат равный статус. Я предпринял последнюю попытку, предложив кабинету передать этот вопрос на рассмотрение рейхстага, но из этого ничего не вышло, и Гитлер объявил о новых правилах специальным декретом.

Разочаровавшая меня позиция Бломберга вскоре еще раз дала о себе знать. Я уже упоминал о слухах, касавшихся возможности совершения 29 января военного переворота, в который были якобы вовлечены Шлейхер и начальник штаба генерал фон Хаммерштайн ^[122].

То, что Гитлер испытывал мало доверия к Хаммерштайну, не вызывает удивления, поскольку генерал испытывал антипатию к его режиму. Бломберг также был не слишком доволен его отношением к себе. Гитлер не поднимал вопроса до тех пор, пока не почувствовал достаточной уверенности в поддержке Бломберга, а потом потребовал от президента замены Хаммерштайна генералом Рейхенау, который был хорошо известен как активный сторонник нацистов. К тому же он занимал у Бломберга в Кенигсберге должность начальника штаба.

Гинденбург возмутился, что происходило каждый раз, когда ему казалось, будто ктото покушается на его прерогативы в военной сфере. Он долго обсуждал со мной этот вопрос. Хаммерштайн был его любимцем, он давно восхищался его качествами солдата. Тем не менее добровольное подчинение этого генерала Шлейхеру в декабре и январе изменило отношение к нему президента. Он был согласен с необходимостью замены, но по совершенно иным причинам, чем те, что руководили Гитлером. Гинденбург не желал, чтобы армия превратилась в послушное орудие политиканов, и стремился укрепить ее независимое положение. Кандидатуру Рейхенау он даже отказался рассматривать. «Он никогда не командовал даже дивизией, – сказал мне Гинденбург, – а мне предлагают доверить ему всю армию. Это просто смешно».

Мы просмотрели с ним список альтернативных кандидатов. Большинство из них было произведено в офицеры одновременно со мной, и за те двадцать лет, что я был профессиональным военным, мне приходилось близко с ними общаться. Сам я отдавал предпочтение генералу фон Фричу. Он, я и Хаммерштайн три года сидели рядом на занятиях в Военной академии. Я знал его как человека серьезного, с сильным характером, и как первоклассного солдата, которому вполне можно было доверить задачу удержания армии вне политических влияний.

Степень того, насколько Бломберг стал приверженцем Гитлера, он проявил, заявив мне, что если президент не согласится на назначение Рейхенау, то должен будет уйти в отставку. Услышав об этом, президент послал за Бломбергом и объяснил ему, что занимаемый генералом пост является политическим назначением и он может, если пожелает, отказаться от него по политическим же соображениям. Но ни в коем случае он не имеет права оспаривать по политическим мотивам решения президента, касающиеся военных вопросов. Такое поведение, сказал президент, равносильно открытому неповиновению начальству. Чрезвычайно жалко, что президент не принял поданного тогда же Бломбергом прошения об отставке. В итоге преемником Хаммерштайна был назначен Фрич. Дальнейшая карьера Хаммерштайна и постигшая его по указке партии судьба доказали, что я правильно оценил этого человека. Для того чтобы от него избавиться, нацисты состряпали позорящее и совершенно ложное обвинение в гомосексуализме, которое и привело к его увольнению. Есть все основания предполагать, что если бы он остался на своем посту, то ему и его коллеге фельдмаршалу Беку удалось бы предотвратить приближавшуюся войну.

Первый удар по консервативному большинству кабинета был нанесен, когда Гитлер изобрел для своего друга Геббельса новый пост координатора нашей пропаганды за границей. Никто из нас не имел достаточно ясного понятия о том, что за этим скрывалось. В области пропаганды мы были еще детьми, и никто из нас и представить себе не мог, каких результатов способен добиться этот сатанинский гений. В интеллектуальном отношении и в умении вести полемику он был на несколько голов выше всех остальных из нас, и отдельные министры скоро выяснили, что при обсуждении любого вопроса, не входившего в планы Геббельса, их предложения отвергались Гитлером.

В то время Геббельсу исполнилось немногим более тридцати лет. Он был ниже среднего роста, с крупной головой, острыми чертами лица, большим ртом и умными глазами. Геббельс был настолько худ, что казался истощенным от голода, а его внешность находилась в полном противоречии с нордическим идеалом нацистов. Несмотря на свой физический недостаток – изуродованную ступню – он, по-видимому, не страдал комплексом неполноценности. Геббельс обладал едким остроумием и был наделен даром ядовитого сарказма. Несмотря на это, он мог быть совершенно очарователен в общении, если того требовала ситуация. Он имел степень доктора философии и был блестящим интеллектуалом, относившимся со скрытым презрением ко всему традиционному. Я припоминаю один эпизод, происшедший во время нашего официального посещения германского военно-морского флота в Кильской бухте. По этому случаю я был одет в мундир старой германской армии, на ношение которого имел право. «Какой чудесный маскарадный костюм», – саркастически заметил Геббельс.

«Что ж, – ответил я, – в то время, когда вы еще не вышли из пеленок, два миллиона немцев умерли в таких вот маскарадных костюмах, сражаясь за Отечество». Он отвернулся, ни сказав ни слова.

На первом заседании кабинета, проходившем в его присутствии, Геббельс прочел нам целую лекцию об искусстве и науке пропаганды, основной темой которой было следующее: «За долгие годы партийной борьбы я научился так влиять на массы, чтобы они были готовы следовать за нами без малейших сомнений. Какие бы решения мы ни принимали в эти годы, главное – это то, что мы подготовили почву при помощи нескончаемого повторения подходящих лозунгов и добились того, что члены партии верят каждому их слову. Теперь мы должны применить те же методы, чтобы убедить весь германский народ в необходимости экономических и политических мер, предпринимаемых правительством». Последующие годы показали, что он пошел в своих действиях значительно дальше этой программы, добившись в конце концов господства над всей интеллектуальной жизнью нации.