Из ада в рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну - Аркадий Ваксберг Страница 95

Дело происходило в конце шестидесятых или в начале семидесятых годов, и все события пятьдесят третьего были еще очень свежи в памяти. Помню – присутствующие, в том числе и Полторак, не только подтвердили и составление списков, и постройку бараков, и готовность товарных эшелонов отправиться в путь, но и дополнили свидетельство Шейнина такой деталью: на домашние сборы каждому давалось не более двух часов с собой можно было взять только один чемодан или узел, а всех, кто не выдержит трудности пути – без еды, без тепла, – предписывалось сбрасывать на ходу, когда поезд будет идти вдоль безлюдных полей или лесов, на тридцатиградусный сибирский мороз.

Поэт Семен Липкин в беседе со мной, перед кинокамерой (Переделкино, 20 августа 2002 года), рассказал, что конце пятидесятых годов лично видел в отдаленных и пустынных районах северного Казахстана (он был приглашен для поездки по республике как переводчик казахской поэзии) непригодные даже для скота пустые деревянные постройки, которые, как объяснил ему секретарь местного райкома партии, предназначались для евреев, подлежавших депортации из европейской части Советского Союза в 1953 году. Если когда-нибудь эта пленка будет публично показана, вероятно и его отнесут к числу мифослагателей, тем более что свои «показания» он давал, перешагнув за девяностолетний рубеж, и проще простого сослаться на его ослабевшую память[55].

Наверняка существует много других свидетельств того же рода, сохранившихся в памяти современников. Добавлю к ним еще два своих.

В моем архиве хранится письмо из Тбилиси, полученное, судя по почтовому штемпелю, в феврале 1952 года (точная дата штемпеля смазана). Его автор – моя, тогда еще 19-летняя, приятельница Джильда Коркиа. Отец Джильды – известный в Грузии писатель Родион Коркиа – входил в элитарный круг тбилисской интеллигенции, где чуть ли не все были тесно связаны дружескими, если не родственными, узами с партийным руководством. Вот фрагмент этого письма: «Не надо ждать до последней минуты и надеяться на какое-то чудо. Спасется тот, кто опередит события. Если бы я не знала в точности, что всех вас (так и написано! – А. В.) ожидает, не стала бы поднимать панику. Хотела послать телеграмму, но – опасно, да ты ничего бы и не понял. Если ты и сейчас не понимаешь, то уж мама-то твоя не может не понимать. Потом будет поздно – мне хочется это кричать прямо в твои уши. ‹…› Жду телеграммы: «Встречайте тогда-то». И мы встретим. А за остальное не беспокойся». Потом Джильда мне объяснила, что о готовящейся депортации российских евреев ее отец узнал с достоверностью от своего друга, возглавлявшего в ЦК Грузии сектор, курировавший госбезопасность.

Впоследствии оказалось, что этот «секрет» был вообще известен всему городу.

Скончавшийся весной 2002 года в США грузинский писатель, философ, футуролог и социолог Нодар Джин мальчиком жил в еврейском квартале Тбилиси – Петхаин. Он рассказал, что в начале 1953 года всем еврейским семьям было приказано приготовиться к «эвакуации» в Казахстан[56]. Вероятно, отец Джильды просто знал еще больше, чем «весь Тбилиси».

Тогда же, в феврале пятьдесят третьего, мы получили и еще один сигнал. Клиентом моей матери была полковник в отставке Наталья Владимировна Звонарева (мать защищала в суде ее сына-подростка, оказавшегося в группе сверстников-воришек). До ухода на пенсию она работала в штабе военной разведки, где занимала весьма высокий пост. Ее имя можно встретить в воспоминаниях многих бывших сотрудников ГРУ. С матерью у нее установились не только формальные отношения. Помню, как она без предварительного звонка примчалась к нам домой, и две женщины долго разговаривали наедине в маминой комнате. Потом мать рассказала мне, что Наталья Владимировна умоляла «не ждать ни одной минуты и уехать куда-нибудь подальше», где можно положиться на русских друзей и «переждать». На то, что ждать придется недолго, она всего лишь надеялась, а то, что выселение неизбежно, «притом с кошмарными последствиями», знала наверняка – от своих коллег, с которыми сохраняла дружеские, доверительные отношения. У полковника Звонаревой не было не только ни капли еврейской крови, но и тесных еврейских контактов, – об этом ее ведомство знало достоверно. Оттого, наверно, от нее не таились. Наталья Владимировна Звонарева в силу своих профессиональных и личных качеств хорошо отличала надежную информацию от слухов и ошибиться не могла. Ее сообщение абсолютно достоверно, тем более что подтверждается десятками других свидетельств.

А. Н. Яковлев, на основании изученных им материалов президентского архива, утверждал, что Дмитрию Чеснокову, профессиональному аппаратчику, объявленному «философом» и даже удостоенному степени доктора философских наук, было поручено дать научное (читай: пропагандистское) обоснование готовившейся депортации[57], за что он внезапно был вознесен на партийный Олимп (16 октября 1952 года Сталин сделал его, неожиданно для всех, членом президиума ЦК КПСС), а сразу же после смерти своего благодетеля (6 марта 1953 года) он был выброшен оттуда за ненадобностью. Притом – как! Из члена высочайшего партийного ареопага превратился в заведующего отделом Горьковского обкома – за что же был так разжалован, пробыв в верхах всего-то четыре месяца? (См.: Чернов А. Д. 229 кремлевских вождей. М., 1996. С. 302.). Да за то, что принял слишком уж ревностное участие в несостоявшейся акции Сталина, от которой новые хозяева Кремля должны были отмыться прежде всего.

Совокупность огромного количества фактов и свидетельств современников убеждает в том, что существование безумного плана сталинского (модифицированного – гитлеровского) Холокоста не миф, а реальность.

Противореча самому себе, это же подтверждает, в сущности, и Г. Костырченко, подытоживая свою книгу (с. 707). Он справедливо пишет, что в начале 1953 года «возникла реальная угроза перехода государственного антисемитизма в агрессивную открытую форму» (курсив мой. – А. В.) и что в последнюю минуту Сталин «вынужден был пойти на попятную», то есть отказаться от своего замысла. Вот это как раз вполне возможно! Значит, замысел был, иначе на какую такую «попятную» он «вынужден был пойти» и от чего именно отказаться?

Что и требовалось доказать…

Мне кажется, весь этот спор вообще ведется на ровном месте и не заслуживает той остроты, которую он приобрел. Происходит смешение двух, отнюдь не тождественных, понятий: замысла и решения. Решение, то есть готовый к реализации проект, ожидающий лишь приказа нажать на некую кнопку, действительно требовал каких-то предварительных, нуждающихся в формальной фиксации, действий, ибо никто не стал бы сгонять в товарные вагоны десятки и сотни тысяч людей, не имея оправдывающего эти действия письменного приказа. Замысел же и подготовительные шаги для его осуществления, которые в то же время были и зондажем, позволявшим определить реальность проекта и реакцию на него, – это вовсе не требовало той сложной бюрократической подготовки, на отсутствие которой все время ссылаются «скептики».

О том, что замысел существовал и подготовительные шаги были сделаны, свидетельствуют десятки, если не сотни, доказательств, свидетельства, исходящие от людей разного общественного положения и отделенных друг от друга подчас тысячами километров. Чохом признать их всех жертвами и распространителями панических слухов просто абсурдно. А вот то, что Сталин, встретив ту реакцию, о которой сказано выше, тормознул, отказался, хотя бы на время, от своего замысла, – в это я готов охотно поверить. Это – укладывается в нормальную логическую и психологическую схему его поведения. Притом скорее всего он отказался от замысла немедленно развязать войну – этот отказ автоматически вел и к отказу от всего, что работало на главную цель и было органично связано с нею.