Стужа - Рой Якобсен Страница 95

— Да, — ответил Гест, и снова ему показалось, что собеседнику прямо-таки неловко говорить с ним столь откровенно или оказывать ему столь непомерно великую честь.

Они отхлебнули пива, и Эйрик добавил, словно объясняя свое неожиданное решение, что оба его нидаросских скальда повернулись к нему спиною. Потом быстро поднялся, наполнил кружки.

— Ты теперь единственный во всем войске, кому наливал Эйрик ярл, — произнес он таким тоном, будто окончательно вынес смертный приговор.

Гест поднес кружку к губам, отпил.

— У меня рана в плече, — сказал он, — которая никак не зарастает.

— Да ну?

Гест встал, скинул рубаху, показал рану.

— Странно. — Ярл провел пальцем по красной коже. — Похоже на рот, на женский рот. Как ты ее получил?

Гест рассказал, и Эйрик опять задумался:

— А дальше?

— Дальше?

Поразмыслив, Гест рассказал об убийствах в Бё, об убийстве Ари, и снова ему пришло в голову, что вывод отсюда может быть только один: те, кто брал его под защиту, и те, кого жалел и защищал он сам, поплатились за это жизнью, он не баловень судьбы, а ходячая беда, — и, по всей видимости, ярл пришел к этому выводу еще раньше его, потому что изобразил на лице чуть ли не победоносную улыбку и сказал:

— А я не боюсь. Даг говорил, многие из наших людей считают тебя чуть ли не святым. Ты, мол, умеешь гримасничать и ведешь себя не как другие, прямо как ребенок, кое-кто твердит, что ты и есть ребенок, хотя в то же время мужчина, может, это болезнь какая? А не бывает с тобой, что ты иной раз впадаешь в сон и грезишь так отчетливо, будто все происходит наяву?

— Да, бывает, — удивленно ответил Гест.

Эйрик сказал, что ему доводилось видеть людей, которые внезапно падали и бились в корчах, а потом вставали как ни в чем не бывало. Знавал он и таких, что впадали в сон без корчей, некоторые даже не падали, более того, сами того не замечая, ходили вокруг, их звали снобродами, — может, и у Геста этакая болезнь?

— Да, только вот я не знаю, болезнь ли это, — пробормотал Гест, — ведь я всегда вижу выход, по крайней мере, находил раньше, до того, как получил эту рану.

На сей раз ярл задумался надолго.

— Коли это не хворь, то все ж таки, наверно, на что-то похоже, ведь все на что-нибудь да похоже, вот и скажи мне, своими словами, на что это похоже, а?

— На стужу, — сказал Гест, и тотчас ему вспомнилось минувшее лето, день, когда он бродил по Хедебю, городу, где прошло детство Кнута священника, любовался расписными домами и церквами, гаванью с великим множеством кораблей, принимающих на борт грузы и готовящихся к походу, с людской суетой, ремесленниками, торговцами, рыбаками, предлагающими на продажу улов, распространяющий на жаре удушливую вонь, и вдруг услышал Кнутов голос:…et spiritus Dei ferebatur super aquas… [100]— услышал так явственно, что вздрогнул и перекрестился, слова звучали предостерегающе, и он понял, что предостережение адресовано ему, ведь он уже который день подумывал сбежать из этого похода, сбежать от Хаварда и Эйвинда, двинуть на юг, через земли саксов, может, до самого Румаборга, но мгновение спустя его вновь захлестнул холод, потому что предостережение касалось не Румаборга, а смерти, впервые он ощутил леденящий страх смерти, ему не хотелось умирать, никогда не хотелось, но лишь сейчас он оцепенел при одной мысли об этом.

— На стужу, — повторил он.

Ярл протянул руку, несколько раз провел ею перед глазами Геста — тот даже разглядел тоненькие волоски на его пальцах, — потом спросил, не спит ли он.

— Нет, — засмеялся Гест.

— Странный ты человек, — сказал ярл.

Оба выпили.

По дороге в конюшню Гест заметил, что один из факелов сгорел и потух, подумал о том, что Эдрик Стреона окружил деревню крепким кольцом дозоров, лег подле Хаварда и уснул. Разбудил его пинок конского копыта по ляжке — на дворе стоял белый день, дождя не было. Нортумбрию укрыл первый снег, мокрый, но все-таки снег, а небо сияло чистой голубизной.

Йорвик раскинулся у слияния двух рек, Фосса и Уза, большой город — свыше десяти тысяч жителей, два десятка церквей, путаная сеть улочек, множество малых и больших мостов, иные попросту дощатые времянки, несколько монастырей, и повсюду кипучая будничная жизнь, особенно на прибрежных улицах: торговцы, ремесленники, чеканщики монет, оружейники, крестьяне, причем почти все говорили по-норвежски. Здесь на старости лет имел резиденцию Эйрик Кровавая Секира, здесь, сидя в плену, Эгиль сын Скаллагрима сочинил «Выкуп головы», [101]здесь король Адальстейн воспитывал норвежского конунга Хакона, первого, устами которого в Норвегии глаголал Господь и который впоследствии заслужил прозванье Добрый. Йорвик был первым норвежским городом в чужой стране, подлинно Нидарос на земле англосаксов, теперь вот и Кнут с Эйриком ярлом вступили в этот город, встреченные как освободители и давними земляками, и английскими магнатами, которые с благоговейным трепетом препроводили их в старинную римскую крепость, королевскую резиденцию, будто специально для них построенную, и предоставили в их распоряжение все необходимое, в том числе харчи и кров для тысяч промокших, раненых и усталых воинов.

Очутившись здесь, в конечном пункте северного похода, Гест первым делом отправился в роскошную церковь Святой Троицы, пал на колени перед изображением Христа над алтарем и поблагодарил, что еще жив, а вовсе не мертв.

Погруженный в молитву, он вдруг обнаружил рядом Дага сына Вестейна и двух его ближних людей, молящихся о том же, а подле них — Хельги и Тейтра, которого встретил еще на пути из Тадкастера.

Тейтр произносил слова, каких никто от него прежде не слыхивал, громко, нараспев:

— Я знаю, Ты видишь меня, Господи, хотя я, глупый раб Твой, не вижу Тебя, я и ничего другого видеть не способен, потому что слеп, как все, и не вижу, пока Ты не велишь видеть…

Только Хаварда здесь не было.

Днем раньше он упал с лошади и повредил ногу, а лекарь, который пользовал его, обнаружил у него в животе старую рану от стрелы, получил он ее еще при переправе через Хумбер и с тех пор скрывал. Лекарь уложил ногу в лубки, выдавил из раны наконечник стрелы, прижег больное место и вместе с остальными ранеными отправил Хаварда в лазарет, устроенный в подвалах йорвикской крепости. Там он теперь и лежал в горячке под присмотром удрученных Двойчат и Митотина. Гест помолился и за него тоже, за здравие своего побратима, тот, конечно, человек не очень-то верующий, но, как и все, тварь Божия.