Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова - Лев Данилкин Страница 94

Этот текст «Кто ты, middle American?», датированный маем 1989 года, — последний его текст в «Литературке», где именно в это время происходит его стремительная маргинализация. В коридорах уже можно встретить людей девяностых — молодых Ю. Гладильщикова, Б. Кузьминского, С. Николаевича, которые воспринимают нашего героя в лучшем случае как призрак замка Моррисвиль; у него крайне низкий рейтинг цитируемости, на роман «Ангел пролетел» анонсируют рецензии, но их так и не публикуют, его затирают в прессе, и даже друзья считают его последние романы «слишком скороспелыми». Именно от «Литературки», еще в 1986 году, когда его «И вот приходит ветер» вместе с «Прологом» Генриха Боровика участвовал в конкурсе на Госпремию СССР, он получил первый удар: газета помещает на одной полосе две рецензии, из которых становится понятно, что книга очерков «Пролог» — глубокое и выдающееся произведение, а «Горящие сады» сиюминутны и поверхностны. Это покоробило его чудовищно. «И вдруг такая дешевая распродажа», — сокрушается коллега Бондаренко. «Предательство — очень интересное состояние, человек должен пережить вероломство близких друзей, испытать ревность как огромную форму страдания. Газета, которой я служил верой и правдой, которую считал своей родной корпорацией, в которую я был встроен, тайны которой я знал, она в период горячей перестройки вдруг обрушилась на меня с жуткой критикой за то, что я ездил в горячие точки, был символом милитаризма. Я от этой сучьей газеты ездил туда, они оплачивали мне командировки, чествовали меня, публиковали меня полосами, я благодаря этой газете получил репутацию советского Киплинга — и она же ударила меня в спину. Я был ошеломлен. Я перестал ходить туда».

Критика посвящает ему не столько разгромные, сколько ироничные статьи, выставляющие его комическим графоманом-самоделкиным. Самый характерный текст принадлежит В. Матулявичусу; он опубликован под заголовком «Романы на конвейере» в журнале «Нева» (1987). Подобрав несколько анекдотичных цитат (типа: «Женщины, легчайшим шлейфом летевшие за его самолетом, были как бы ассистенты, помощницы, свидетельницы его мастерства»), автор сопровождает их комментариями в том духе, что «это не пародия, а реальный текст». Проханова журят за «упрощенный подход к литературному произведению, когда при его оценке предпочтение отдается конъюнктурно понимаемой актуальности», и ставят ему на вид «снижение художественных критериев», «конвейерный способ производства», тогда как, — справедливо замечает критик, — «писательский труд — это штучная работа».

Судя по годовым обзорам отечественной литературы тех лет, остросовременные вещи в тот момент мало кого волновали — в словесность хлынули Платонов, Булгаков, Пастернак, и на полном серьезе критика рецензирует романы пятидесятилетней давности. В лучшем случае место уделялось Полякову и Каледину, но где уж «600 лет после битвы» было конкурировать с «потаенной литературой»…

Так и не научившийся скрывать свои симпатии к советскому, он становится неудобным, гротескным персонажем, и его начинают вытеснять из разных медиа — из редколлегии «Октября» (главный редактор которого, Ананьев, «очень быстро стал демократом»), из «Служу Советскому Союзу!» — где все материалы, кроме его собственных, фактически становятся антиармейскими. «Это тоже показалось мне формой предательства, потому что те режиссеры, это прежде всего женщины, которые меня пригласили, обожествляли меня, потом стали работать прямо в противоположном направлении. Как так может быть? Неужели вся эта риторика — армия, Родина — была не больше чем риторика, а сейчас появились хозяева, стали платить им деньги, и они стали делать другие вещи?».

В какой-то момент может показаться, что отдельные карьерные неудачи компенсируются респектабельными знакомствами и широкими перспективами. Еще в первой половине 80-х у него, обласканного прессой автора десятка романов, складываются прочные связи с аксакалами СП СССР — Чаковским, Марковым, Верченко. Последние двое готовят его в секретари Союза писателей СССР, это действительно очень высокий ранг, место в ареопаге верховных жрецов. У него завязываются очень хорошие — «неформальные» — отношения с партийным руководством, в частности с очень влиятельным идеологом Севруком, который в Афганистане руководил всей пропагандистской кампанией.

В придачу к статусной роли было бы нехудо обзавестись собственной деревенькой — занять пост главреда какого-нибудь журнала. Еще в 1984-м, после смерти патронировавшего его главного редактора «Знамени» Вадима-«Щит и меч»-Кожевникова, он обозначил свои претензии на это козырное место, но, не в последнюю очередь благодаря усилиям завотдела прозы Н. Ивановой, получил от ворот поворот. Говорят, вы заблокировали главредство Проханова в «Знамени», это правда? «Я не знаю, насколько он мог стать, но слухи такие ходили. Я предприняла со своей стороны все, что могла, чтобы это не случилось. А что я предприняла, я рассказывать не буду. В результате он не стал главным редактором „Знамени“. А он считает, что это я заблокировала? Хорошо!».

В августе 1989 приказал долго жить Савва Дангулов, главный редактор журнала «Советская литература». Этот толстый ежемесячник был «динозавром, который уже в советское время пережил самого себя», он выходил на восьми языках — английском, венгерском, испанском, немецком, польском, французском, чешском и словацком; русская версия почему-то отсутствовала. Это агитационное издание должно было питать социалистически ориентированную культуру и литературу всего мира. Оно набивалось произведениями советских писателей соцреалистической ориентации, туда вкладывались цветные иллюстрации художников-соцреалистов, и все это распространялось бесплатно, субсидируемое государством и Союзом писателей. СП предлагает Проханову занять вакансию, его кандидатуру одобряет ЦК.

Явившись в редакцию, он словно проваливается в болото; сотрудницы «никогда не являлись на работу, что-то плели про какие-то рефераты». При Дангулове журнал считался синекурой для жен и дочерей мидовских и цэковских бонз, соблюдение офисных часов считалось необязательным, чаще всего сотрудники находились в загранкомандировках, осваивая имевшийся в распоряжении «Советской литературы» специальный валютный фонд. Проханов тут же устроил чистку, руководствуясь в своих решениях об увольнении не только компетентностью сотрудников, но и их убеждениями. В частности, он выпер оттуда жену могущественного академика Арбатова, демократа и друга Горбачева (мстя за это увольнение, Арбатов, на встрече Горбачева с главными редакторами в Кремле, процитировал собравшимся самые радикальные пассажи из очередной антиперестроечной статьи Проханова. По мнению последнего, это был прямой донос, но ответить ему в тот момент не позволили).

Первое, чем он занимается, — созданием русской версии: «на фиг мне заниматься этими тухлыми делами?» Разогнав «бабье царство», он комплектует редколлегию из старой гвардии: Афанасьев, Гусев, Ким, Личутин, Курчаткин. Журнал он требует называть «СоЛи», с ударением на втором слоге — «из неповоротливого „Советская литература“ что-то такое французское», и даже меняет дизайн логотипа, особенно выделив первые слоги обоих слов. Имея возможность поехать куда угодно, он прочно окапывается в Москве, раздавая, впрочем, новым членам редколлегии элитные командировки в капстраны.

Первый прохановский номер выходит в январе 1990-го и открывается пламенным воззванием, по которому можно судить не только об авторской стилистике, но и об интеллектуальной атмосфере конца 80-х: «Журнал рождается в смутные дни… Культура предчувствует катастрофу… будем пристально исследовать контуры драмы… гибнут централистские структуры… сколько обломков — столько культур… остается идея Человека, Космоса, Абсолюта… будем фиксировать борьбу идей… армия рассекается… „дуга нестабильности“… будущее — какое оно?.. Кто сформулирует „компенсирующую идею“? Только культура… Истина, скорее всего, не на площади, не во дворце, не в научном центре, а в какой-нибудь закопченной баньке. Сидит, свесив кривые ножки, сосет палец».