Повседневная жизнь российских жандармов - Борис Григорьев Страница 93

Где и когда Мартынов научился всей этой премудрости, он не сообщает. Вероятно, жизнь заставила, вот и научился. «Мне пришлось написать несколько таких писем, и все обошлось благополучно, без всяких подозрений, — с гордостью повествует он в своих мемуарах. — Конечно, я не позволял себе приписывать, вроде добрейшего А. Я. Булгакова, почт-директора при императоре Николае I, который, перлюстрируя корреспонденцию, отправляемую из Москвы, приписывал иногда собственноручно к письму от приятеля к приятелю: „…и еще сердечно кланяется тебе почт-директор Булгаков“».

Мартынов вспоминает, что все его сотрудники работали с полной отдачей и сознанием своей ответственности за порученное дело. Так, к примеру, когда возникла необходимость взять с поличным одного «бомбиста», он предложил филерам выбрать добровольцев. Дело было рискованное, при малейшей оплошности на воздух вместе с террористом могли взлететь и сотрудники наружного наблюдения. В ответ филеры сказали, что каждый из них готов пойти на рискованное дело, и пусть сам начальник определит, кто больше всего подходит для этого. Мартынов отобрал четырех самых сильных физически сотрудников и отправил их в город, где должен был, по агентурным данным, появиться «бомбист». Филерам из группы захвата нужно было «продержаться» определенное время на улице и не вызвать ни у кого подозрений, а потом быстро и неожиданно приблизиться к террористу, успеть нейтрализовать его до того, как он сможет запустить механизм взрывного устройства.

Объект шел по улице медленно, соблюдая осторожность и избегая возможных толчков со стороны прохожих. Два филера пошли ему навстречу, изображая двух поссорившихся торговцев. Наблюдаемый, завидев их, остановился и приготовился перейти на другую сторону. И в этот момент четыре дюжих руки зажали его в тиски, а подоспевшие еще четыре сняли с него бомбу. Донося об этом мероприятии в Департамент полиции, Мартынов ходатайствовал о вознаграждении его участников, но Петербург ограничился мелкой денежной подачкой.

Кроме героев, в охранном отделении были и обычные люди. Вернее, эти обычные люди и становились, если надо, героями. Так, к примеру, упомянутый выше Мошков страдал пристрастием к горячительным напиткам — кстати, профессиональной болезнью всех «наружников». Человек он в трезвом состоянии был в высшей степени надежный и толковый, пишет Мартынов, но в «нетвердом» состоянии не годился ни на что. Как-то, когда у Мартынова нервы были взвинчены до предела, Мошков пришел докладывать о работе своих подопечных за день, еле ворочая языком. Начальник вспылил, бросил ему в лицо рапортички и крикнул, чтобы он больше не показывался ему на глаза. Перепуганный Мошков вышел и на следующий день действительно стал избегать начальника. Пришлось Мартынову идти первому мириться и восстанавливать отношения, потому что дело не терпело ссоры. Мошков дал клятву больше не прикасаться даже к пиву и некоторое время крепко держался, «а затем… снова начинал говорить со мной „независимым“ тоном».

«Наклонность к нетрезвости обнаруживали в моем охранном отделении только филеры, — пишет Мартынов. — Принимая во внимание действительно каторжный характер этого рода службы и ее беспросветность в смысле дальнейшей служебной карьеры, приходилось мириться с этим недостатком и ограничиться небольшими взысканиями».

В 1908 году штаб Отдельного корпуса жандармов «расщедрился» и прислал Мартынову в помощники ротмистра Рокицкого, по сравнению с которым «курица» Попов казался настоящим орлом. С Михаилом Михайловичем Рокицким Мартынову пришлось столкнуться еще в Петербурге. Это был мужчина средних лет, с благообразной наружностью, выражавшейся в богатейшей растительности на его благородном лице — пушистых «скобелевских» бакенбардах и усах. Впечатление портил малый рост Рокицкого, но он восполнялся широкой грудью, сплошь усыпанной орденами, большинство из которых были бухарские и хивинские вперемежку с некоторыми знаками отличия европейских стран и крестами благотворительных обществ. «Заслужил» он их, не выезжая из Петербурга, поскольку работал помощником пристава в полицейском участке столицы, на территории которого находились гостиницы, удостаиваемые вниманием иностранных высокопоставленных гостей.

Рокицкий, несмотря на то, что места для орденов и медалей даже на его груди уже не хватало, был удивительно честолюбив и щепетилен и не жалел усилий для их приобретения. Он все время крутился возле ханов, князей и послов и пытался оказать им хоть какую-нибудь услугу. Главными его занятиями. были устройство русских бань, организация поездок по железным дорогам, посещение варьете, кафешантанов, ресторанов и других увеселительных заведений. Подобная деятельность всегда обращала на себя внимание русского начальства ^[107], Рокицкий был замечен и переведен в Отдельный корпус жандармов. Полицейский штабс-капитан стал жандармским ротмистром. Самая оптимальная для него должность была бы при каком-нибудь железнодорожном управлении, но штаб ОКЖ, руководствуясь какими-то неведомыми причинами, «пустил» его по линии губернского жандармского управления, и Рокицкий скоро появился в Саратове в качестве помощника начальника местного ГЖУ, прикомандированного к охранному отделению.

«Более нелепое распоряжение трудно было себе представить!» — вспоминает Мартынов. Прежде всего, сам ротмистр был меньше всего расположен к охранной службе: он предпочитал отдать службе пару часиков, а остальное время, извините, нужно было употребить с пользой — на карты, вино и женщин! Да-с! Внешность добрейшего Михаила Михайловича также никак не располагала к занятиям тайным розыском: уже на другой день каждая саратовская собака узнавала его издали. Не спасло бы дело даже переодевание его в штатское платье! А Рокицкий и не думал переодеваться в штатское, не для того он поступил в жандармы, чтобы отказываться от шикарного синего мундира, от которого млели дамы.

Квартира Мартынова находилась рядом с канцелярией охранного отделения, и первое же появление у него Рокицкого грозило всем расшифровкой. А явился ротмистр при полном параде: в блестящем мундире, с полным «иконостасом» и развевающимися по ветру бакенбардами и усами. Каково же было изумление Михаила Михайловича, когда он, представившись по всей форме и задав вопрос, какие будут указания, услышал в ответ нечто несуразное и оскорбительное: мундир снять, одеться в штатское, и — о ужас! — баки и усы сбрить! Михаил Михайлович попытался отделаться шуткой:

— Помилуйте, Александр Павлович, да меня жена выгонит из дома, если я ей покажусь в таком виде!

Супруга Рокицкого была предобрейшим существом, и никакой опасности ротмистру с этой стороны не было, но это не помешало ему со всей непреклонностью заявить, что положить усы и бакенбарды на жертвенный алтарь политического сыска он не может. Скоро начальник и его «несостоятельный» помощник пришли к обоюдному соглашению о том, что ни Михаилу Михайловичу не нужно Саратовское охранное отделение, ни отделение не нуждается в таком сотруднике. И ротмистр Рокицкий по просьбе Мартынова был откомандирован в распоряжение Саратовского губернского жандармского управления. Пока решался вопрос об откомандировании, Рокицкий без дела не находился: каждый день он приходил в кабинет к Мартынову и приводил в порядок канцелярские дела и оперативную отчетность. Это был его единственный и последний вклад в дело всероссийского политического сыска.