Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина Страница 93

Вот летние развлечения, которыми пользовалась наша семья и я до моего школьного возраста».

Постепенно купцы начали выезжать на дачи. «Купеческими» дачными районами сделались Старая Деревня и берега реки Карповки.

Лейкин посвятил купеческим дачам отдельный очерк «Наше дачное прозябание», где описал начало далеко идущего процесса приобщения купцов к дворянской жизни.

«Карповка — это первая ступень дачной жизни. Серый купец, познавший прелесть цивилизации в виде дачной жизни и решаясь впервые выехать на лето из какой-нибудь Ямской или с Калашниковской пристани, едет на Карповку и потом, постепенно переходя к Черной речке, Новой Деревне, Лесному, доедет до Парголово и Павловска. На Карповке он отвыкает от опорок, заменяя их туфлями, ситцевую рубаху с косым воротом и ластовицами, прикрытую миткалевой манишкой, меняет на полотняную сорочку, начинает выпускать воротнички из-за галстуха, перестает есть постное по средам и пятницам, сознает, что можно обойтись и без домашних кваса и хлебов, начинает подсмеиваться над кладбищенскими стариками, наставниками древнего благочестия, сознает, что и „приказчики — тоже люди“, укорачивает полы сюртука, отвыкает от сапогов со скрипом и впервые закуривает на легком воздухе „цигарку“ — одним словом, приобретает лоск и быстро идет по пути к прогрессу».

Популярным развлечением на Карповке были гусиные бои. Разумеется, дети на них не допускались, и мальчики и девочки могли посмотреть на схватки разве что тайком, забравшись на какой-нибудь сарай или поленницу дров. А посмотреть было на что. Вот как описывает один из поединков очевидец: «Василь Митрич обещался нам про сие воскресенье гусачный бой устроить; знаменитый Алексей Хонин (биржевой купец) держит свово гусака неделю на „маханике“, зол, клювом загород щиплет. Егор Тихоныч аглицкого гуся через Холидея выписал, а Харичкову с Украины из Почепа прислали, удивительно драться будут…

День был красный. Гусаки, ажно змеи, шипели, рвались из рук, заклады купцы ставили немалые, Бабков триста выложил, напрежь Петр Глушков двумя сотнями шел. Василь Митрич свово гусака юже приготовил, куды тут, мал, щупляв насупротив аглицкого.

В три часа спустили. Точно собаки, сцепились, допрежь хонинский с петуховым, петухов одолел, скоро шею свернул алексееву гусаку, а затем аглицкого гуся выпустили. Хорош, берет с наскоку, храбер, шипит, но не разумен, а у палиловского — духа нет, назад прет, от англичанина трус берет. Стоят, а нейдут, шеи тянут, кусать остерегаются. Устали все, ажно губы заломило, более получаса бились, стравили. Аглицкий гусь шел на перву голову, наскоком, а почепский гусак только шипел; завертелись, ахнули мы, пухом всю площадку заволокло. Видывали бои, но допрежь ничего такого не норовилось. Долго кочевряжились, но свое взяли, поди, немало время дрались и если бы не розняли, друг другу не поддались бы. На предбудущий воскресный день оставили».

На Рождество во многих купеческих семьях наряжали елку, переняв этот обычай у немецких торговых партнеров. Иногда в Рождественские праздники купеческие семьи ходили в театр (где брали ложу второго или третьего яруса) или в цирк. С большой охотой ходили на масленичные и святочные гуляния, катались с гор, устраиваемых на Исаакиевской площади, кружились на каруселях, рассматривали балаганы.

Лейкин пишет: «И вот в один из дней масленицы нанимались извозчичьи четырехместные, так называемые поповские сани, куда сажали нас, детей, и возили вокруг балаганов и гор, где в то время бывало народное гулянье. Катанье это было в большой моде у купечества. Богатые купеческие семьи показывали дорогие меха, рысаков, парадную упряжь. Да и не одни купеческие семьи. Этими катаньями не брезговал и высший свет. В придворных каретах возили вокруг гор воспитанниц-смольянок в красных гарусных капорах, воспитанниц из Екатерининского и Николаевского институтов в зеленых салопах. Кареты и другие экипажи тянулись в несколько рядов, а между рядами стояла военная и статская чиновная молодежь и перемигивалась с хорошенькими юными питомицами. Катали и нас среди этой вереницы и раздирающей уши смеси звуков оркестров и шарманок; прислушивались с восторгом к грохоту стрельбы в балаганах. Тогда балаганные представления были все с пальбой. Сделав три-четыре круга, сани останавливались около какого-нибудь балагана, и нас вели в места смотреть представление. Помню, что лучший балаган был балаган Легата с арлекинадой, превращениями, с чертями. Арлекина рубили и резали на части, он оживал несколько раз, бил всех линейкой и к концу представления при освещении красным бенгальским огнем и при выстрелах возносился на облака к потолку вместе с девицей в трико и тюлевом платье. Помню, что после такого представления я долго задавал себе вопросы, как это делается, что Арлекина изрубят на глазах, разбросают его голову, руки и ноги, а он потом жив. Мать говорила мне, что это делается машинами, а нянька уверяла, что глаза отводят».