Иван Молодой. Власть полынная - Борис Тумасов Страница 93

Государь изготовился ко сну, когда пришла Софья. Он ее не ожидал, она сама явилась, раздобревшая телом, грудастая, волосы повойником покрыла.

Великий князь посмотрел на нее удивленно. А Софья остановилась у двери, закрыв собой пол проема.

- Проходи, княгиня, садись, - промолвил великий князь.

Софья села на постель, спросила:

- Не рад?

Ее большие, чуть навыкате глаза блеснули.

- Отчего же. Сказывай, с чем пришла?

- Может, раздеться дозволишь, государь? Иван Васильевич криво улыбнулся:

- Ежели лишь для того, так я ведь мимо твоей опочивальни не хаживаю. Ты ко мне по другому делу, княгиня? Чую!

Теперь Софья улыбнулась:

- Долго я тебя, государь, ожидала, да ты мимо моей комнаты проходишь.

Иван Третий лукаво прищурился:

- Хитра ты, Софья, однако я твою византийскую хитрость чую. Не иначе замыслила что-то.

А она принялась расстегивать саян, медленно перебирать яхонтовые пуговицы.

- Погоди, не торопись. Прежде о деле говори. Ведь не для того ты здесь, чтоб саян скинуть.

Софья замерла, лицо ее стало холодно-отчужденным.

- Может, уйти?

- Отчего же, не гоню. Токмо допрежь услышать хочу еще, по какой надобности ты здесь? Ведь не для того, чтоб на ложе моем сидеть.

- Уму твоему, государь, поражаюсь, но не догадливости. Что тебе об Иване Молодом ведомо?

Сник Иван Третий:

- Худо ему, боли его гложут. Не помогает ему твой лекарь, Софья.

- Отчего же лекарь мой? Ты ведь, государь, сам его просил у меня.

Софья встала. Не дождавшись, что скажет великий князь, промолвила:

- Болезнь Ивана Молодого непрошеная, в его годы только бы жить, тебе, государь, опору свою в нем видеть, ан не радует тверской князь.

Иван Третий, слушая Софью, глаз с нее не сводил. А она свое вила:

- Ты бы, государь, подумал, не тяжела ли Ивану Молодому власть великого князя Московского, не достаточно ли ему Твери?

Поднялся Иван Третий, кресло ногой отодвинул, к Софье подошел. Взяв ее за подбородок, голову приподнял. Голосом властным, не терпящим возражений изрек:

- Я, Софья, тебе уже говорил прежде и сегодня в последний раз сказываю. Иван Молодой мой сын. Я его великим князем назвал, и он им останется, пока жив будет. Слышишь, Софья, князем великим! Самодержцы мы, са-мо-держ-цы! Я Марье, матери его, обещание давал и исполню… Бога молю, чтоб отступила от него болезнь. Ужели это кара небесная?

Софья резко отстранилась и вышла из опочивальни.

На кривых пыльных улочках Казани, где за глинобитными дувалами прячутся слепые, без оконцев домишки, на грязных базарах и у мечетей горластые глашатаи осипшими голосами орали:

- Слушай, люд казанский, слушайте, правоверные! Князь Московский Казань воевать собрался, войско у Нижнего Новгорода собирает. Готовьтесь, достойные сыны великого Чингиса и Бату-хана! Али-хан к вам, правоверные, обращается!

Им вторили другие глашатаи:

- Правоверные, слушайте, что повелел Али-хан! Хватайте всех, кто согнулся перед Мухаммед-Эмином, тащите их, бросайте в яму или сажайте в железные клети. Они ослушники Аллаха!

А в великолепные покои ханского дворца после утреннего намаза сходились мурзы и беки, муфтии и темники, рассаживались полукругом на дорогом персидском ковре, поджав ноги и уставившись на обложенного подушками Али-хана, ждали, о чем он будет говорить.

Недвижимы их лица, и Али-хан, широкоскулый, безбородый, с щеками, побитыми оспой, заговорил, и речь его, прерывистая, гневная, подобная ударам хлыста, била по вельможам.

- Кто из вас достоин называться сыном великого Чингиса? - Али-хан повел взглядом по сподвижникам. - Кто из вас назовет себя сыном Орды, служителем пророка? Ваши воины на хвостах лошадей ведут сюда урусов!

- Великий Али-хан, разве у воинов твоей орды притупились сабли и опустели колчаны? - спросил мурза Шарук.

- Не оскудели наши колчаны, и сабли наши остры! - выкрикнул Али-хан. - Мы разобьем урусов, когда они появятся у стен Казань-города. Ты, Аль-Гази, потомок самого Батыя, и тебе я поручаю вот что: ты будешь своими постоянными набегами угрожать урусам, они потеряют покой. А вы, мурзы и беки, темники и тысячники, будете биться на стенах города.

- Якши, якши! - загалдели все разом. Тут муфтий Сагир голос подал:

- Великий хан, что мы будем делать с нашими ослушниками, какие сидят в яме и за решетками?

- Муфтий Сагир, эти собаки недостойны жить. Они верны Мухаммед-Эмину, и, когда он появится с урусами, мы поломаем им хребты и сбросим со стен. Мы расправимся с ними так, как поступал с предателями и трусами великий Чингисхан.

- О, Аллах, - воздел руки муфтий, - ты справедлив, Али-хан, такова воля Пророка.

- Пусть явятся урусы, и покарает их Аллах всемогущий! - зашумели все, и их ладони заскользили по лицам сверху вниз.

- Смерть гяурам!

- Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

Дума была скорой. Иван Третий вел ее, пребывая во гневе великом. Бояре замерли, опасались слово обронить. И не потому, что не решались прервать великого князя, перечить ему, - прав был Иван Третий.

А он распалился, очами по Думе молнии мечет, вятичей поносит.

Да и как было их не бранить, если Вятка вздумала от Москвы отделиться! Им, вятичам, Москва-де не указ и государь не государь. У них свои бояре и свои люди торговые, не хуже московских.

Нашлись среди вятичей и зачинщики. Их не так уж и много, но они вятичей взбунтовали, купцов московских, какие у вятичей меха и кожи скупали, изгнали из города.

Разошелся Иван Третий, голос возвысил: - Я, государь, Русь собираю, а вятичи намерены рвать ее на уделы? - Уставился на бояр. - Слать к Вятке войско, привести вятичей к покорности. А тех, какие намерились от дани уклониться, карать сурово! Да к крестоцелованию их всех до единого привести!