Пастернак в жизни - Анна Сергеева-Клятис Страница 91

* * *

Было 7 часов вечера, за окнами бушевала метель. Пастернак вошел в кабинет к Всеволоду Эмильевичу и долго не находил слов, чтобы выразить ему свое сочувствие [264].

– Все наладится, Всеволод Эмильевич, я уверен, что все наладится. Самое главное – это как-то пережить ближайшее время. У вас есть деньги, есть на что жить.

(Снежницкий Л.Д. Последний год // Встречи с Мейерхольдом: Сборник воспоминаний. М., 1967. С. 565)

* * *

В начале января 1938 года, на второй или на третий день после опубликования постановления о закрытии Театра им. Мейерхольда, я обедал у В.Э. и просидел до позднего вечера. Всеволод Эмильевич старался быть спокойным <…>. Когда звонил (не часто) телефон, то В.Э. бросался к нему так стремительно, словно чего-то ждал. Около семи вечера раздался звонок в передней, и через две двери я услышал громкий, баритональный, гудящий голос Пастернака. Он просидел недолго, но важно было, что он пришел. В.Э. почти по-детски обрадовался ему и сразу достал свои любимые зеленоватые хрустальные фужеры и бутылку настоящего «Шато-лароз». <…> Зашел разговор о том, что у В.Э. нет никаких сбережений и придется, наверно, продавать машину. На это Б.Л. почему-то весело сказал, что у него тоже нет и никогда не было сбережений. Коснулись откликов печати на закрытие театра, и я запомнил фразу Б.Л. о «заразительности безумия». После его ухода В.Э. оживился. Он назвал Пастернака настоящим другом и противопоставил его некоторым постоянным завсегдатаям дома, сразу исчезнувшим в эти дни с горизонта <…>.

(Гладков А.К. Встречи с Борисом Пастернаком. С. 57–58)

* * *

Так вам нравится Лёнечка? [265]Коклюш у него стал было проходить и вдруг усилился. Надо бы его на дачу, но мы свою в Переделкине уступили другим и взамен (там же) взяли меньшую, а ее ремонтируют, сбивают полы и красят, вот и препятствия к переезду. Ведь ту, громадную, я взял в расчете на ваш приезд и потом, забывая о первопричине, все удивлялся, к чему такой манеж, непосильный и обширный. Теперь будет вдвое меньше, и не в лесу, а у поля, на солнце, для огорода будет лучше.

(Б.Л. Пастернак – родителям, 29 апреля 1939 г.)

* * *

Это – первое письмо, что я – по разным причинам, – в состояньи написать вам после смерти мамочки [266]. Она перевернула, опустошила и обесценила мою жизнь и разом, точно потянув за собой, приблизила к могиле. Сейчас я не могу рассказать о горьких странностях, которые стали твориться со мной и вокруг меня вслед за этим ударом [267].

Он меня в час состарил. Налет недоброты и хаотичности лег на все мое существованье, меня не оставляет рассеянная пришибленность и одуренье от горя, удивленья, усталости и обиды. Это мой траур, которого у нас не носят, и мои извещенья, которых у нас не дают. Все валится у меня из рук, и я ловлю себя на том, что, забываясь, кажусь себе папочкой, вскрикиваю и плачу, и чувством этого мнимого сходства притупляю остроту нашего непосильного нестерпимого разъединенья.

Дай Бог мира и счастья вам всем, вашим детям, домам и домашним. Не знаю, как благодарить тебя, – руки тебе целую за твою память, дорогая драгоценная Лида, чудная сестра моя, – я знаю, чего должно было тебе стоить в те часы вспомнить нас и написать сквозь это море слез.

Когда-нибудь, когда мы увидимся – (но что я говорю? нет мамы, которая была и есть все вы, все мы)…

Ну, прощайте. Живите, поддерживайте друг во друге жизнь, берегите папу, – милый, родной, мой замечательный отец, гордость моя и зависть навсегда, через годы и годы этой дикой бездонной разлуки, вечный пример мой, творческий, упоенный, несокрушимый…

(Б.Л. Пастернак – Л.Л. Слейтер, 10 октября 1939 г.)

* * *

Вчера мы ее хоронили (крематорий) – Боже мой, как это можно быть в состоянии писать это – бедные, родные мои вы тоже – но мы тут, где каждый предмет и каждая минута дня пропитана ею насквозь – бедный, бедный папочка!

(Л.Л. Слейтер – Б.Л. Пастернаку, 25 августа 1939 г. // Пастернак Б.Л. Письма к родителям и сестрам. С. 731)

* * *

Сегодня ровно два месяца, как мамочка скончалась… Душа все время плачет…

…Напряженное ожидание было – проснется, быть может, сейчас.

…Внезапная смерть, у меня на руках – мгновенно бросила меня в другой мир, и все прежнее сразу потеряло свой смысл и интерес, превратилось в одно ничто, – хотел вызвать к жизни – я звал, кричал. – Странное, непонятное, неизмеримое что-то, что мозг не в силах охватить. Уже это не была она…

(Л.О. Пастернак – Б.Л. Пастернаку, 23–29 октября 1939 г. // Пастернак Л.О. Записки об искусстве. Переписка. С. 788)

* * *

Ты нашел очень верные, подходящие для всех нас выражения нашей безмерной скорби в постигшей нас утрате дорогой мамы. Когда я писал тебе ответ и, между прочим, совет взять себя все же в руки, ибо у тебя еще малые дети, перед которыми у тебя долг взрастить их и поставить на ноги – получилось второе твое письмо с карточкой дорогого Лёнички, как бы подсказанное для моего успокоения, в котором сказано, что Лёничка напомнил тебе (единственный он) о святости и благородстве жизни.

(Л.О. Пастернак – Б.Л. Пастернаку, 18 ноября 1939 г. // Пастернак Л.О. Записки об искусстве. Переписка. С. 790)