Искушение фараона - Паулина Гейдж Страница 91

– Нет, – прорычал он. – Я сегодня же, сейчас же верну его на место. Отправляйся домой, Сисенет.

Тот еще поколебался, хотел было что-то сказать, но передумал и с поклоном вышел. Хаэмуас смотрел, как удлиняется его тень под лучами солнца, заливающими каменную стену при подходе к гробнице, как потом она быстро исчезла, стоило ему только ступить на открытое солнце.

К отцу подошел Гори и положил руку ему на плечо.

– Мне кажется, я не совсем понимаю, что же здесь все-таки происходит, – проговорил он с озабоченностью и тревогой. – Но я вижу, что ты расстроен, отец. Возвращайся домой и отдохни, а мы вернем свиток на место и закроем гробницу.

Хаэумас позволил себе на этот раз подчиниться твердой и такой успокаивающей руке сына и дал вывести себя наружу. В эту минуту носилки Сисенета уже маячили где-то на северных окраинах города.

– Да, домой, – пробормотал Хаэмуас, – но отдыхать я не могу, пока не закончено все, что должно быть сделано. Давай поспешим, Гори. Я не хочу, чтобы здесь нас застали предзакатные часы, кода тени начнут удлиняться.

Они вернулись домой, и пока Гори дожидался отца, Хаэмуас вбежал к себе в кабинет, схватил свиток, сознательно стараясь не думать о том, что именно он сжимает в руке, или о том, что уже в прошлом и чего изменить нельзя. Каса по требованию господина принес ему медную иглу и нитку, и вот, зажав все это в руках, Хаэмуас вернулся к сыну.

– Идем со мной, – попросил он, и Гори кивнул.

Вместе в быстро раскачивающихся носилках они проделали в обратном направлении весь тот путь, что так недавно совершили, и Хаэмуаса не отпускала нетерпеливая тревога, отравленная чувством безнадежности и тщеты всех его усилий.

Едва сойдя на землю, Хаэмуас тотчас же, бросив на ходу пару слов Гори, побежал по ступеням вниз. Изувеченное его руками мертвое тело лежало так же, как он его оставил, зияя огромной дырой в иссохшей груди.

– Подними его руку, – резко бросил сыну Хаэмуас.

Молодой человек исполнил приказ – приподнял легкую, хрупкую, негнущуюся руку и повернул ее так, чтобы отцу было удобнее работать.

Вдев нитку в иглу и зажав в руке кое-как свернутый папирус, Хаэмуас начал пришивать свиток к руке мумии. Папирус с трудом поддавался игле, как и высохшая твердая рука, и Хаэмуасу казалось, что и папирус, и безжизненное тело вступили против него в заговор, чтобы не дать царевичу исполнить этот тяжкий и мучительный долг. «Слишком поздно» – эти слова непрестанно звучали у него в ушах, словно сами камни гробницы злобствовали и насмехались над его тщетными стараниями. «Ты согрешил, и теперь ты проклят, проклят, проклят…» Игла выскользнула из пальцев, и Хаэмуас выругался. Две крупных капли крови упали на палец мумии, крепко зажатый в руке Хаэмуаса, а оттуда темное пятно расползлось по пелене. Кровь запятнала и свиток. Хаэмуаса охватил ужас столь сильный, что он не мог ничего с собой поделать. Едва дыша от страха, он кое-как закончил последний стежок, с силой выдернул иглу и кивнул Гори, который уже поспешил опустить мертвую руку в пропахший плесенью гроб.

– Надо поднять крышку, – хриплым голосом произнес Хаэмуас – Позови стражников и носильщиков, пусть помогут.

Гори, казалось, передалось волнение отца. Он бросился наружу и вскоре вернулся в сопровождении десятка слуг, которые опасливо озирались по сторонам. Хаэмуас рукой показал на крышку гроба, по-прежнему стоявшую прислоненной к стене, и хотя самому ему отвратительно было даже касаться ее каменной поверхности, он занял свое место рядом со слугами и с сыном. Вместе они сдвинули гранитную плиту с места, протащили ее по полу, подняли и последним мучительным рывком опустили ее поверх гроба. Раздался стук, скрежет гранита, и крышка закрылась.

Хаэмуас в задумчивости смотрел на второй гроб. Потом он коротко кивнул.

– И этот тоже, – сказал он.

На этот раз он стоял в стороне и смотрел за работой, пока гранитная плита со стуком не опустилась на положенное место. От нее откололся крошечный осколок, с легким стуком упал на пол и покатился, чтобы замереть как раз у левой сандалии Хаэмуаса. Он отшвырнул камешек.

– Гори, это проклятое место должно быть закрыто как можно скорее, – сказал он. – И не важно, закончили живописцы свою работу или нет. Лестницу надо засыпать камнями и щебнем, а сверху навалить огромный валун, самый большой, какой только сможешь найти. Это надо сделать прямо сейчас, пока не наступила ночь, ты понял? Пока не наступила ночь!

Хаэмуас и сам понимал, что его голос срывается на нервный визг, а слуги смотрят на него в недоумении. Он замолчал и, повернувшись спиной к так и не разрешенной загадке, многие месяцы терзавшей его воображение, заставил себя выйти наружу. Гори последовал за ним.

– Я сейчас же пошлю за старшим каменщиком, отец, – сказал он. – Но прошу тебя, вспомни, как разумно говорил сегодня Сисенет. Он прав. Возвращайся домой, отдохни и подумай еще раз о его словах.

Хаэмуас взглянул в несчастное, осунувшееся лицо сына, и в следующий миг они уже стояли, заключив друг друга в объятия, а Гори спрятал лицо на плече отца.

– Я люблю тебя, – едва смог произнести Хаэмуас. Он терял контроль над собой, слезы душили его.

– Я тоже люблю тебя, – глухо, сдерживая слезы, ответил Гори, – О, отец.

Носильщики занимали места, готовились тронуться в путь. Хаэмуас в изнеможении опустился на подушки, облегченно вздохнув оттого, что может наконец остаться один. Ему казалось, что с его плеч только что скатилась огромная, непосильная ноша. «В конце концов, – размышлял он, – за все это время, с тех пор как я произнес вслух так называемые заклинания, ничего страшного не случилось. Никто не умер, никого не поразила неизлечимая болезнь. Никаких несчастий дома. Я повел себя словно глупый безграмотный крестьянин. Сисенет прав». Эта мысль вызвала на его губах улыбку, и когда носильщики аккуратно опустили своего господина перед входом в дом, он находился во власти спокойного сна.

Проходили дни, и Хаэмуаса все сильнее мучило чувство стыда за свое поведение, за непростительную вспышку перед Сисенетом и Гори. Аргументы, выдвинутые Сисенетом в доказательство того, что этот свиток не более чем неумелая подделка, казались теперь Хаэмуасу весьма обоснованными, и он, вновь и вновь повторяя про себя все разумные доводы, а также не высказанные вслух намеки, придающие новые оттенки смыслу всего происходившего в тот день, вынужден был согласиться с его резонами.

Всю свою жизнь он лелеял мечту, что наступит день, когда он обретет Свиток Тота, древний папирус, содержащий два заклинания, которые помогут ему овладеть всеохватным знанием обо всех живых существах в этом мире, ибо он сможет тогда понимать их язык, а также тайной властью над усопшими, обрести которую он так стремился. Тогда он станет подобен богу. Однако теперь ему начинала постепенно открываться истинная суть владевшей им фантазии. Порожденная наивной верой детских лет, она росла и крепла в его душе, питаясь его же собственными честолюбивыми устремлениями и алчностью. Да, в существование Свитка безоговорочно верили все маги и чародеи, когда-либо обитавшие в Египте, но где бы он ни хранился – если только он существовал на самом деле, – древний Свиток должен был быть спрятан в надежном, недоступном тайнике, где встречаются время и вечность, где его охраняют могущественные заклинания и где сам Тот следит, чтобы никто чужой не добрался до его сокровища. И если когда-либо случилось так, что Свитком завладел кто-то из живущих, то этот человек должен был быть наделен поистине нечеловеческими способностями и дарованием. Разумеется, драгоценный Свиток никак не мог храниться в обыкновенной гробнице, каких полно в Саккаре.