Записки о Московии - Генрих фон Штаден Страница 9

Борьба за Ливонию заполнила собою тридцать лет царствования царя Ивана; столкнула его со всеми державами европейского Запада; потребовала от государства неисчислимых жертв деньгами и людьми; перенапрягла народно-хозяйственные силы; обострила и ускорила процесс кристаллизации нового социального порядка; усиливая мощь поместного служилого дворянства, она демократизировала власть и завязала прочный узел крепостных отношений в поместье и вотчине. Другой великой северной войне 1700–1721 г. суждено было развить эти социальные последствия войны до их крайних пределов.

В достижениях однажды намеченной цели — господства на Балтийском море — царь Иван, нуждаясь в людях и деньгах, внедряет идею государева тягла и службы мерами, порой жестокими и крутыми.

Экономика и война, вопреки мнению заволжских старцев, вплетала и монастырь в сеть правительственных учреждений. Служба и тягло, а не «теократический смысл времени» и не царская прихоть определяли собою то щедрые земельные и денежные пожалования монастырям, то беспощадные конфискации монастырских имуществ (так называемый новгородский погром 1570 г. во время ревельской осады).

Для войны нужны были люди и деньги. В организации тягла и воинской повинности сказались прежде всего успехи объединительной политики Грозного.

Сложной системой мер, то более, то менее значительных, Иван IV подготовил торжество рядового служилого дворянина, того Прокопия Ляпунова или галицкого сына боярского, который через полвека будет распоряжаться судьбами земли и престола.

Во-первых, еще 28 февраля 1549 г. провинциальное дворянство было изъято из подсудности наместникам, кроме дел по наиболее тяжким уголовным преступлениям — душегубства, разбоя и татьбы с поличным.

Во-вторых, приговором 3 октября 1550 г. из аморфной и текучей массы служилого дворянства было выделено компактное ядро «детей боярских лучших слуг» — зародыш московской гвардии XVIII в. В числе 1078 человек они были поселены под Москвой, вокруг столицы московского государства. Одновременное ограничение местничества во время полковой службы и составление «родословца» и «разрядной книги» преследовали ту же двоякую цель, что и петровский табель о рангах, т. е. умаление родовитой боярской аристократии и вместе тщательную фильтрацию худородных социальных элементов, устремлявшихся в среду московского дворянства снизу; иначе говоря, единую по существу цель торжества среднего дворянина.

В-третьих, к военной службе были привлечены все не только поместные, но и вотчинные земли, иначе говоря, единообразная сеть служилых отношений к московскому царю была наброшена на все владения феодальных князей и парализовала силу прежних внутриудельных феодальных отношений.

В-четвертых, были фиксированы нормы поместного и вотчинного землевладения.

В-пятых, общая площадь служилого землевладения увеличивалась за счет земель дворцовых, черных и монастырских.

В-шестых, за счет крупного княженецко-боярского вотчинного землевладения необычайно усиливается землевладение мелкопоместное служилое. Это последнее мероприятие, без которого были бы немыслимы блестящие успехи Грозного, в 70-х годах носило характер настоящей социальной революции, подобной тем, которые переживались одновременно и Швецией, и Данией. Так же, как и в скандинавских странах, революция протекала под энергичным напором растущего дворянства, а понятная оппозиция княженецких и боярских кругов отражалась Иваном IV так же, как Эриком XIV или Фредериком II.

Наиболее острый и болезненный период этой аграрной революции, начатой еще дедом Ивана IV, совпадает со временем наиболее лихорадочной работы государства по подготовке к войне и организации дворянской конницы. «Пересмотр» поместных и вотчинных дач, своего рода «вывод» феодальных магнатов из их родовых владений и усиленное испомещение мелкопоместного дворянина особенно болезненно переживались в 1566–1572 гг. (от первого земского собора о Полоцкой войне до набега Девлет-Гирея). За эти шесть лет были разбиты старинные княженецкие удельные гнезда.

Вчерне социальная перетасовка была закончена, а потому естественной и неизбежной оказалась некоторая реакция на беспощадные крутые мероприятия революционных лет. Реакция надвинулась быстрее, чем ее ждали, может быть, потому, что над Москвой висела грозная татарско-турецкая опасность (набеги 1571 и 1572 гг.) и в перспективе новое мусульманское иго.

Дальнейшее углубление социальной революции грозило бытию государства. Царь Иван — политик нервный, но чуткий — сам же и стал во главе реакции и после набега 1572 г. объявил программу социального примирения и содружества социальных врагов. В разрядах 1573 года он обращается к войску с призывом службу свою государю показать и со службы не съезжать и параллельно производит новый пересмотр поместных и вотчинных дач с возвращением их по принадлежности старым владельцам. Может быть, этим примирением с «землею» объясняются неясные намеки дипломатических донесений за 1573 год на то, что «московский царь точно ожил и с небывалою энергией обратился к западным — ливонским и польским — делам».